– Два рубля пятьдесят четыре копейки, – подвёл он итог. – И ты заметь, я ни у кого их не отобрал, за эти деньги каждому я дал билет на проезд. Ну, единственное, что деньги я не опустил в эту штуковину, а оставил себе. Так людям-то всё равно. Не дрейф, Витёк, это же шалость просто, так, поразвлекутся, – хлопнул он меня по плечу. – Пойдём в столовку, ещё успеем поужинать, на двоих тут как раз, – тряхнул он зажатой в кулаке мелочью.

К числу таких «шалостей» ещё относились небезопасные совместные походы в продуктовые магазины, в которых из продуктов зачастую высились пирамиды из консервов морской капусты, бутылок с молоком и батонов. Изредка «выбрасывали» кур, в народе называемых «синяя птица», так как оттенок они имели серо-синий, и факт их смерти был похож скорее на естественный, чем принудительный. Костик без малейших угрызений совести засовывал в широкие рукава армейского полушубка, которым очень гордился, по бутылке молока и батону в каждый и, пока я ковырялся у прилавка, что-то выбирая, спокойно выходил на улицу. По его глумливой роже я безошибочно угадывал, что он опять чего-то спёр, он только смеялся над моими нотациями и пояснял, что всё это для потехи. Справедливости ради, надо сказать, что съедать краденые продукты или питаться в столовке на ворованные деньги я никогда не отказывался, потому как жрать хотелось всегда…

– Вроде здесь, – мы вышли на нужной остановке, и Костик посмотрел в бумажку с Маринкиным адресом. Серенькая девятиэтажка стояла прямо перед нами с большим фиолетовым номером на углу дома. Мы поднялись на третий этаж и нажали звонок в квартиру. Из-за двери доносилась иностранная музыка и приглушённые голоса, потом такие же нечёткие торопливые шаги, замок щёлкнул и дверь распахнулась. Маринку мы узнали не сразу. Перед нами стояла тоненькая девушка в тёмно-красном платье, явно заграничного покроя, непривычно высокая, туфли на каблуке тоже были замечены позднее, в тон платью помада на губах. Маринки в джинсах и вечном свитере и торчащими во все стороны чёрными кудрями уже не было, перед нами стояла какая-то воздушно-волшебная незнакомка. Я судорожно сглотнул. Оказывается, у неё великолепная фигура и царственная осанка, чего мы никогда не замечали раньше.

– Чего застыли, бродяги? Заходите скорее. Вон носы красные какие, от остановки-то метров двести-триста идти, что, на дворе холодно так?

– Градусов пятнадцать давит, наверное, – предположил Костик, стаскивая в прихожей полушубок. По квартире, обгоняя друг друга витали всяческие запахи. Я жадно потянул носом воздух с ароматом копчёной колбасы, оливье с солёным огурцом и ещё чего-то, что не успел пока рассмотреть. В середине самой большой из трёх комнат стоял стол с голубой скатертью, весь уставленный салатницами и тарелками, бутылками и вазами с фруктами. Посмотреть было на что, Маринкина мама постаралась на славу, да и девчонки не поленились приготовить всё красиво и, надо полагать, вкусно. На столе стояли две бутылки советского шампанского, бутылка красного вина и две бутылки водки «Посольская», дефицит по тем временам, да и стоила она гораздо дороже обычной «Русской» или там «Пшеничной», к примеру. Почти прозрачными пластинками нарезанная копчёная колбаса, оливье, селёдка по шубе, пепси-кола в узких стеклянных бутылках и много ещё всего, от вида которого сразу заурчало внутри. Посередине стола, обложенный мандаринами, располагался огромный ананас.

– Маринка, это ананас что ли? – ткнул я в него пальцем, – никогда натурально не видел, только на картинке или по телеку.

– Ну да, – деланно равнодушно ответила она, будто трескает ананасы эти каждый день.