«Слобода была растительною клеточкой Москвы», писал ее историк Забелин.

Дети и внуки первого Московского Великого Князя следовали его мудрой политике привлечения лучших работников в свой центр и их профессиональной организации на его территории. Ей же следовал Московский митрополит, монастыри и крупнейшие феодалы. Москва заселялась и разрасталась, подчиняясь этой постепенно выработанной в деталях системе, о чем до сих пор рассказывают еще живущие в народной памяти имена Московских улиц и переулков: Каменщики, Кожевники, Хамовники, Ямские, Рогожские, Лубянки, Ордынки…

– Ты – Калита! (Мошна с деньгами). Ты у Бога в раю хочешь себе место закупить! – кричал Князю юродивый, публицист того времени.

И внешняя и внутренняя политика формировавшейся Московской монархии, в противоположность своему республиканцу-соседу Великому Новгороду, была основана не на порабощении и насилии, но на привлечении и вовлечении в орбиту общих государственных и личных интересов – «закупе». Деньги – их было мало тогда в ходу – играли в этом второстепенную роль, первая же – принадлежала гарантии развития собственных творческих возможностей привлекаемых, защите их имущества и предоставления им личной свободы. Да, свободы, от чего и пошло название этих производственных ячеек – слободы.

Кремлевские и монастырские архивы сохранили для нас множество «жалованных грамот» слободам, что в переводе на наш язык значит: коллективных договоров слобод-профсоюзов с центральной властью.

Эти грамоты, прежде всего, утверждали за слободчанами полную свободу демократического самоуправления. Верховным органом его был общий сход всех «тяглецов» – налогоплательщиков. На нем избирались слободской староста и его помощники: сотские, десятские, целовальники (целовавшие крест в поруку своей честности), ведавшие экономически-финансовую жизнь слободы, «окладчики» – фининспекторы, разверстывавшие налоги и повинности, – вся слободская администрация, даже дьяк-канцелярист. Правительство назначало контролера взаимных расчетов и полицейского порядка – «объезжего голову», не имевшего голоса в «братской избе» – слободском совете.

Кроме того, государство предоставляло слободам различных форм привилегии, порой даже монополии. Так, например, Хамовная (текстильная) слобода имела право на беспошлинную торговлю с Персией, что фактически делало ее монополисткой продажи шелка. Эти экономические выгоды профессиональных слободских коллективов подтверждаются тем, что, несмотря на явную заинтересованность государства в их росте, вступление новых членов ими строго контролировалось: требовались «поручные записи» (рекомендации) и каждый вступающий принимался лишь общим собранием.

Государство требовало взамен выполнения натурповинности – «государева дела» и общих гражданских обязанностей – «тягла», не вмешиваясь во внутреннюю жизнь слободы. Выборный староста был посредником между обеими сторонами и отвечал перед ними своим личным имуществом.

Так слагалась в течение трех веков подлинная демократия Московской монархии, ибо примеру Москвы следовали и другие города.

Что же давало народу развитие этих демократических форм в гармоничном сочетании с монархической властью, что получал от него «тяглец» – налогоплательщик?

Ответ на этот вопрос дают нам сохранившиеся полноценные сведения о другой текстильной слободе Москвы – Кадашевской, работавшей «по тяглу» на «белую казну» Царицы, т. е. изготовлявшей из казенного сырья все виды льняных тканей для огромного дворцового хозяйства.

«В Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще продающихся по сходной цене, что ей не приходится завидовать никакой другой стране в мире», – писал Цесарский (Имперский) посол Мейерберг в 1661–1662 гг., т. е. меньше, чем через полвека после полного разгрома Москвы польскими интервентами. Это поразившее европейца изобилие и высококачественность товаров было создано в столь короткий срок свободным трудом ремесленников-слобожан, работавших под охраной молодой монархии первых Романовых.