Юг – басурманский, крымско-турецкий, вплоть до самого Запорожья, куда на остров Хортицу стекаются буйные головы со всей Руси, где нет ни панов, ни крулевских жолнеров[5], откуда нет выдачи бежавшему из магнатской неволи хлопу.

Остатки Руси, уцелевшие после татарского погрома, медленно возрождаются только на правом берегу Днепра. Остатки? Но как же назвать их иначе? Ведь путешественник Плано Карпини, побывавший в Киеве через полвека после Батыя, нашел на его пожарище только 200 жилых домов и одну церковь, а при Ярославе там было 400 церквей, и 8 базаров… Недаром же иноземцы считали Киев того времени вторым после Константинополя городом Европы. Конечно, только остатки. Но и они населены рабами. Вся страна во власти нескольких феодальных династий. Часть их – иноверцы, католики. Таковы магнаты Потоцкие, Конецпольские, Любомирские. Другая часть – православные магнаты: Острожские, Кисели, Вишневецкие. Но и те и другие – великие паны, сенаторы Речи Посполитой, республики Польской, абсолютные властители над жизнью, смертью и имуществом десятков тысяч своих подданных, судящие их своей расправой, облагающие их податями по своей воле, содержащие в своих крепких замках полки гусар и драгун и держащие в повиновении множество примыкающей к ним мелкой русской и польской шляхты. Они – сила! Что им король в Варшаве? Республика обеспечивает им полный разгул шляхетского своеволия. Ведь любой шляхтич имеет право отвергнуть на сейме приказ короля своим единоличным вето, не говоря уже о могущественных князьях и сенаторах, сопровождаемых на сейм своими полками…

Между вольною полноправною шляхтой и порабощенным ею крестьянским «быдлом» – тонкая прослойка лично свободных, но далеко не равных в правах шляхте «реестровых казаков», объединенных в несколько полурегулярных полков. Число их изменчиво: то шесть, то десять, то двадцать тысяч. Они свободны от панских поборов, но обязаны воинской службой государству, республике. Без них ей не обойтись. Они принимают на себя первые удары турецких и крымских орд. Но они и страшны самой Республике, т. к. они – сила, которая в любой момент может стать против нее. Вот почему так колеблется их число: придет нужда – король и паны увеличат реестры, минует – снова убавят. Только они и именуются казаками, а остальное население – Русью. Само слово казак имеет не национальное значение, но выражает род военной службы, равно как драгун, гусар, улан. Республика не боится военных потерь реестрового казачества. Пополнения всегда найдутся. Неволя русского хлопа бесконечно тяжела, и он готов любой ценой заплатить за возможность вырваться из нее, что дает запись в реестр.

По временам вспыхивают народные восстания. Страшны и жестоки эти бунты. Доведенные до пределов отчаяния хлопы собираются толпами и жестоко громят панскую шляхту. Но стянут свои полки магнаты – и побита мужицкая русская рать… Страшнее бунтов расправа: на тысячах кольев корчатся восставшие хлопы, а их вожди варятся в котлах…

А реестровые казаки? Мы видим их во время этих восстаний то в одном, то в другом лагере. Привилегированные по сравнению с мужиками реестровые казаки далеко не всегда переходят на сторону «быдла». Чаще они остаются верными Республике и панам. Они не хлопы, но не полноправная шляхта. Они – военное сословие, служащее польскому королю под началом шляхтичей сотников и магнатов полковников и воевод. Знаменитый князь Острожский, православный сенатор, ведет их на бой против Московского Православного Царя и, попав к нему в плен, отказывается от предложенной ему высокой службы в Москве. Он предан своему иноверному королю. Он знает, что там, в этой королевской Республике, полный простор его панскому своеволию, его безудержному грабежу. Он, князь Острожский, сначала пан и сенатор Речи Посполитой, властитель десятков тысяч своих русских православных рабов, а потом уже сам русский и православный, которому, однако, православная Москва не с руки: ведь в ней тогда еще не было крепостничества, а столь тяжелого, как в Польской Республике, не было даже и позже в самые мрачные периоды. Казнь хлопа и даже сотен хлопов республиканским паном в воспринявшей культуру Запада Польше – обычное и дозволенное ее законами дело. А в России мы знаем лишь единичные случаи того же порядка, которые рассматривались как беззаконие и карались властью Царя. Кодекс бытовой морали того времени – «Домострой» Сильвестра со всею силою восстает против барского самовластия и жестокого обращения с кабальными.