– Мама, мама! Папа за дверью! – кричит мальчик, расплющив нос о матовое стекло и оставляя на нем влажный отпечаток.

Слушая голос сына, Махмуд смеется, каждое туго скрученное, сплошь в узлах, сухожилие его тела расслабляется, и он лишь теперь, вздохнув свободно, замечает, какими скованными были его легкие.

– Подожди меня, – слышится голос Лоры, но Дэвид хватается за дверную ручку, поднимается на цыпочках, вытягиваясь всем телом, и сражается с замком.

Наконец он побеждает, и Махмуда охватывает и гордость, и страх.

– Папа! – пронзительно кричит Дэвид, вырывается из дома и барахтается, подхваченный отцовской рукой.

– Ааббо, – поправляет Махмуд на сомали, – называй меня «ааббо», – но сейчас не до слов, сын тычется в него, нюхает везде.

– Мишка мне? – спрашивает он, хватая огромную плюшевую игрушку.

– Тебе и твоим братьям, да.

– Нет, мне!

Махмуд ставит Дэвида на пол и отдает ему медведя, но тот слишком велик, мальчишка теряет равновесие и падает под своей ношей, как будто поваленный ею, но довольный.

– Ну и куда прикажешь девать вот это? – Лора выходит из гостиной, укачивая у голой груди Мервина.

– Да куда захочешь, девочка моя, – улыбается Махмуд.

Она закатывает глаза и шлепает в мужских шерстяных носках обратно к кушетке.

– Ш-ш, Омар засыпает наверху.

Махмуд идет за ней, помогая Дэвиду тащить медведя, голова которого волочится по полу.

Огонь в камине пылает, но в комнате Лора одна, с кружкой чая и газетой, пристроенной на деревянном подлокотнике кушетки.

– А где твои родители?

– Вот то-то и оно. Вода только что закипела, иди налей себе чашку, если хочешь. – Выглядит она осунувшейся и усталой, ремешок наручных часов стал свободным и беспокойно болтается на ее тонком запястье.