«Ты всегда был уверен, что никуда не уйдешь, – сказал Разов себе, – останешься в семье, пока будешь…»

Потом во время последней встречи Светлана была сама не своя. Они легко согласились, что у них будут каникулы, – имеют право. Он тогда уже вывез семью на дачу и, чтобы везде успевать, вынужден был по минутам расписывать свободное время. На Светлану времени уже не хватало.

Расстались они вроде по-доброму, а неделю спустя она подала заявление об увольнении. Объясняться с начальством, выслушивать упреки в том, что не завершила учебный год, она отказалась – просто престала ходить в училище. Что делать с ее предметом, директор не знал, в нескольких группах программа осталась незавершенной. Он паниковал – близилась плановая проверка. Приказом по Управлению уже была назначена комиссия. Никто не знал, что делать и как выкручиваться. Найти нового преподавателя оказалось непростым делом.

Когда-то Елена сказала, что ни в коем случае не станет его держать, если узнает, что случилось то, что она предполагала, – отпустит по первому слову. Куда он пойдет, ее не волнует: квартира оформлена на ее имя, машина тоже, здесь у него только одежда и вся-то она уместится в пару чемоданов, легко в руках унести.

«Нет, – сказал он себе, – и думать нечего. Ты останешься в семье, чего бы это тебе ни стоило, на унижение пойдешь. Ведь это твой единственный шанс выплыть. Не станет за спиной тестя, и прощай мечты о приличной жизни, о достойной должности, которая где-то ждет тебя и рано или поздно дождется. Не веки же вечные слоняться тебе по пыльным коридорам в паршивом училище, выслушивать глупости на педсоветах. Все со временем утрясется, – успокаивал он себя, и уже начинал понемногу верить, что все действительно утрясется, не такая уж дура Елена, чтобы по пустячному подозрению потерять мужа. Он надолго не заваляется, найдется, кому подобрать».

Он растерся насухо, успокоенный и готовый жить дальше, облачился в свежую, хрустящую от крахмала пижаму и отправился в спальню, заставляя себя ни о чем постороннем не думать, а думать только о том, что завтра тяжелый день – первое сентября и что день этот он проведет в кабинете директора. Пока временно, а там, глядишь, и привыкнет – задержится.

Уже лежа в постели, он слышал, как пришла Елена, но вида не подал – прикинулся спящим. Она потопталась, раздеваясь, причесываясь на ночь, погасила свет, тяжело в несколько приемов легла. И долго еще, сквозь первый сон слышал он, как она ворочалась с боку на бок, не находя удобного положения, как протяжно вздыхала, прерывисто всхлипывала.

Он просыпался, слышал ее шаркающие шаги. Она выходила, и какое-то время ее не было рядом. Он начинал волноваться, порывался пойти следом, выяснить, в чем дело, но засыпал, а проснувшись, обнаруживал ее рядом, руку протяни – достанешь.

И как только он просыпался, она начинала ворочаться и слышно дышать, и он понимал, что она не спит. И вновь она поднималась, пружины матраца жалобно позванивали под отяжелевшим ее телом, уходила, притворяя дверь за собой. Он слышал, как шумела вода в кухне, зачем-то она пускала ее надолго, потом наступала тишина, и он засыпал, и слышал ее шаркающие шаги сквозь сон, и скрип паркета, и ее дыхание, и всхлипывания…

Первое, что увидел Разов утром, были глаза Елены. Они следили за ним неотрывно, не мигая, ее глаза казнили спокойствием, равнодушием, отрешенностью. Это был взгляд свысока, взгляд человека, видящего тебя насквозь со всеми твоими потрохами, понимающего каждую твою уловку, предупреждающего каждый твой хитроумный ход.

Он приготовился к слезам и упрекам, он был готов каяться и чуть ли не плакать в ответ на слезы и упреки. Но когда она заговорила, когда первый звук ее голоса коснулся слуха, он с ужасом понял, что все напрасно, что на этот раз он проиграл, продолжая думать, как думал всегда, об исковерканной мукой женщине, полулежащей теперь перед ним в напряженной неловкой позе. Что эту женщину, сильную в горе, непримиримую, он, кажется, проглядел. Запоздалое, осторожное раскаяние шевельнулось в нем, сжало сердце.