Впрочем, какая разница… Клиента надо успокоить, поэтому я перебиваю его бормотание и говорю:

– Я уполномочен вам кое-что предложить. Вы можете уйти сейчас же, не слушая меня, но вас убьют. А если выслушаете меня и не согласитесь – останетесь живы. Я обещаю вам это – хотя и с удовольствием лично пристрелил бы вас.

Хотя я говорил плохо и вяло, у него глаза загорелись – ах, какое приключение жизнь ему подарила под занавес! Смертельный риск, большие европейские дела, схватка с мафией, красивая и чужая женщина, разноцветные бутыли в баре, заброшенная дворянская усадьба с привидениями, впереди – море, справа – холмы, слева – трясина, а назад нет дороги, «нам в обратный путь нельзя». И вообще, «слава богу, мой дружище, есть у нас враги – значит, есть, наверно, и друзья»… Извращенное сознание шестидесятника не позволило Арскому заметить, как мы и рассчитывали, ни моей дурной аффектации, ни самой безвкусицы происходящего, всей театральности, неестественности этого сиюминутного людского копошения на фоне древних холмов под вечными звездами. К сожалению, пока он и ему подобные ничтожества имеют влияние на определенный слой людей, надо играть в их пошлые игры, а не говорить всем правду прямо и открыто.

Арский глотнул еще водочки и говорит тихо так, но уверенно:

– Хорошо. Я докажу даже вам, что вы и ваша банда – сами подлецы и подонки.

«Вот и хорошо, – думаю я в стиле братьев С., – вот и договорились, уяснили, так сказать, позиции…»

– А теперь, – я налил коньяку, – я позволю себе, уважаемые коллеги, кратко остановиться на истории того вопроса, ради поиска компромисса по которому мы и притащились сюда.

(К сожалению, мы пока еще не можем рассказать о содержании нашего разговора с Арским. Не все его участники уже умерли. Вот я, например, еще жив.)

– А вы сами были на войне? – спросил Арский.

Я выпил уже стакан коньяка, но ощущал себя отвратительно трезвым. Выпил еще на палец и почувствовал, что глаза заслезились, – от сигаретного дыма ли, от мыслей о виденном там – на другом конце долгой вонючей дороги… Впрочем, там, куда ни поедешь, все дороги вонючие. Кивнув в ответ на вопрос, заговорил:

– Представьте осажденный чьими-то боевиками дом – деревянный, столетний, стоящий на неотесанных камнях, как на сваях; доски стен черны от сырости, плесень вокруг, резные ставни под пулями хлопают, труп – груда тряпья – в канаве, свинья роется, стекла битые, мертвый малыш на веранде… Ребенку было года два или три, голова размозжена, наверное, прикладом. Вчера он на слабых тонких ножках бежал, счастливый, спотыкаясь, навстречу отцу, возвращающемуся с поля; и было у него все – тепло, любовь и еда, и был у него друг – щенок, защитник – мама, а из врагов – петух, большой, грозный… Я все это видел. И не только это.

– Вряд ли погибшие согласились бы умирать ради ваших нефтяников или газовиков, – заметил Арский.

– Ну конечно. Дело не в них. Причина войны, на которой я был, как и всех других в нашем веке, одна – конкуренция между направлениями путей, по которым пойдет цивилизация. Трасса газопровода – уникальное вещественное отражение тех глобальных путей, настолько уникальное, что ситуация кажется надуманной. Все дело в том, что планета оказалась мала для человечества. Нас стало слишком много. Предел роста человечества – хозяйственная емкость биосферы Земли, составляющая примерно один процент от чистой первичной продукции биосферы – фотосинтеза. Вы меня слушаете?

– Да-да, – как-то неопределенно махнул рукой Арский.

– Не знаю, интересно ли будет вам узнать, но порог устойчивости человечество перешло в конце девятнадцатого века. Первая мировая – начало массовых попыток природы снизить напряжение, испытываемое ею от избытка человеческих существ. Эту войну те из людей, которые слушали тайные приказы природы, стали готовить с середины девятнадцатого века – внедряли в общество идеи иерархии, неравенства народов внутри одной расы, идеи человека будущего, сверхчеловека… А закончилось все банальной уголовщиной Гаврилы Принципа, казаками и сенегальцами в Европе…