Жизнь в селе, сопряжённая с тяжёлым трудом, освящает человека. Она часто давала нашему монастырю людей намного более приятных, чем те, кто воспитывался в квартирах и университетских аудиториях больших городов, и поэтому я от всего сердца могу воскликнуть: «Радуйся, пустыня, радуйтесь, леса и горы, склоны и вершины, ибо прекрасны ваши воспитанники!»

Она была матерью восьми детей, у неё была красивая фигура, а лицо такое светлое и чистое, как горные источники её родины. Её муж был калекой, получившим увечья на проклятой войне[35]. Она была вынуждена тяжело работать тяпкой и мотыгой, пахать на паре волов и жать серпом, чтобы прокормить свою многочисленную семью. Когда она состарилась и от перенесённых трудностей и страданий заболела болезнью Паркинсона, то часто читала мне такое двустишие:

Она была матерью, которую дети любили необычайно. Я помню, как кричал её сын, когда болезнь свела её в могилу: «Мамочка, мамочка, открой глаза!»

Эта мать, никогда не учившаяся в школе, во время моих посещений её села сначала спрашивала меня: «Отче, все твои чада в порядке? Дай-то Бог!»

А потом она спрашивала о своём любимом Афанасии, и при этом на её прекрасные глаза набегали слёзы.

– Как хорошо ты говоришь мне это, госпожа Вангельй![36]

– Отче, сердце матери всегда болит за своих детей. Когда я ещё владела своими ногами, то оставляла в церкви яйцо взамен свечи, которую брала. А теперь, когда у меня есть копейка, чтобы оставить в храме, у меня отнялись ноги. Они уже не помогают мне ходить в церковь, а ведь это было моей единственной радостью.

– Но ведь ты валашка, как же ты понимала литургию и Евангелие?[37]

– Бог просвещал.

Своим детям ей нечего было оставить в наследство, кроме молитвы и хорошего примера трудолюбия и усердия. И все они до сих пор сохраняют своё наследие неповреждённым.

В селе Панайя, расположенном на границе Фессалии и Эпира, люди были красивыми, жизнерадостными, рослыми и мужественными. Такой была и госпожа Вангельйо, воспоминание о которой услаждает теперь мою душу.

– Я, отче, предпочитаю сама терпеть страдания, лишь бы не страдал другой.

Анна была родом из Малой Азии. Всегда в чёрной одежде, не по своей воле несла она всю жизнь тяжкий крест беженки. С ранних лет она стала ученицей покойного отца Гервасия. Батюшка увидел в ней плодородную почву и посеял в её душе все добрые семена, какие у него были. Она овдовела в первые годы своего супружества, имела одного ребёнка и постоянно трудилась для того, чтобы его воспитать. Она старалась сдерживать свои материнские чувства, несмотря на то, что дитя было единственным, и старалась научить его более служить Христу, чем угождать людям.

К этой женщине было вполне применимо изречение: «ничего не имею, но всем владею»[38]. Сегодня она ходит просить милостыню по домам и семьям, да так, что перед нею отворяются двери самого жадного и скупого человека и он даёт ей всё, чего она ни попросит (не для себя, конечно, а для Божьих бедняков), а завтра она, как быстрый кораблик (таким было её прозвище), с расточительностью римской патрицианки раздавала собранную одежду, пищу, посуду, лекарства и обувь.

Анна раздавала всё, ибо надеялась на добродетель милосердия. С тех пор как она услышала слова Златоуста: «Царство Небесное принадлежит милостивым», – она словно потеряла голову. Дороги Патры и окрестных селений часто видели её нагруженной всяким добром для бедняков. Наш монастырь Дохиар, который был очень бедным в первые годы после своего преобразования в киновию, часто получал посылки от Анны. Они напоминали мне, как старушки в моём селе судачили осенью о том, что принесли им их арендаторы: «Пришёл арендатор и принёс мне столько-то мешков пшеницы, столько-то кувшинов вина и масла, столько-то головок сыра».