Дабы закончить линию о взаимоотношениях двух этих неординарных женщин – Екатерины и Дианы, – заметим, что подобное положение дел с наследниками Генриха разрешилось в конце концов в наилучшем (для Франции, а уж как для жены и фаворитки – судить не нам) смысле: дофин решился на операцию, и у него с Екатериной родилось несколько детей. Диана же, перевалившая к моменту бодрости своего долголетнего друга на пятый десяток, не стала шокировать общество прибавлением в своей неполной семье. Хотя и ей досталась ее доля пирога, ибо она буквально пережила вторую молодость, получив от Генриха столь необходимые в подобном возрасте подтверждения его пылкой любви.

В конце концов привыкаешь ко всему. Застарелая ненависть сродни ностальгии: кажется, лишись своего антипода, и чего-то не будет хватать. Во всяком случае, и так – а не только всегдашней осторожностью, ставшую второй натурой – можно объяснить ответ Екатерины, которой маршал Таванн, поверенный в ее делах, преданный ей, с апломбом предложил:

– Хотите, я отрежу вашей сопернице нос?

Разговор происходил уже в царствование мужа Медичи – Генриха II. В принципе положение Екатерины было в достаточной степени прочным, маршал брал всю ответственность на себя, да и король вряд ли бы стал особенно страстно инкриминировать жене проступки собственных подданных – можно было в крайнем случае и откреститься, и даже выдержать временную опалу, зато с соперницей было бы покончено раз и навсегда. Но тем не менее Медичи отказалась:

– Ведь сей поступок нанесет Вам вред.

– Я знаю об этом и с радостью пожертвую собой, дабы угодить Вам.

Поняв, что аргументы эгоизма не повлияют на Таванна, королеве пришлось прибегнуть к иным, более эфемерным, но все же – хоть и с большим трудом – она отговорила маршала от подобного доказательства его преданности к ней.

Разговор происходил после 1547 г. – с этого года по смерти Франциска I на французском престоле восседал Генрих II. По его воцарению влияние Пуатье стало безраздельным. Тут свою роль сыграло и то, что Генрих оказал доверие Коннетаблю герцогу Монморанси, которого с Дианой связывали близкие отношения (так что, может быть, доверие – следствие этих отношений). Но как бы там ни было, герцог, которого Франциск I завещал держать в немилости, был главнокомандующим всеми силами государства, что для феодальной эпохи весьма и весьма весомо.

Кроме этого Диана ловко воспользовалась проснувшимися мужскими силами своего царственного любовника – Екатерина, начиная с 1543 г. ежегодно рожала, Диана же от подобной чести уклонилась, и поэтому не было ничего удивительного, что король все время проводил с ней.

Генрих слушал советы: Дианины – всегда, Екатеринины – иногда, в те редкие часы и минуты, когда они оставались наедине. Именно в эти редкие часы Екатерина говорила с мужем не о чувствах, не о сопернице в безумной надежде изменить ход событий, а о политике, посвящая его в хитросплетения флорентийского двора, исповедовавшего принцип «разделяй и властвуй» и стравливавшего знатнейших людей государства. Именно это – ради спокойствия трона – хотела внушить Екатерина мужу – необходимо его управлению. Иначе вельможи, все как один процветающие при короле, могут и объединиться. Что в случае новой тенденции король объективно ослабит и роль своей фаворитки, Екатерина мужу считала возможным не говорить.

Вскоре королева начала новую интригу, решив вывести род герцогов Гизов из партии Дианы. Но Гизы, как и Диана, были ревностными католиками, так что Екатерина, спокойно относившаяся к вопросам веры (этому способствовала традиционная утилитарно-политическая политика дома Медичи и то, что она посмотрела на Рим изнутри), в данном случае не могла придать их намечавшимся расхождениям остроту, которая бы явилась непременным следствием религиозной розни. Однако королева имела дело с достойной противницей – Диана в свою очередь начала заигрывать с Гизами, выдав дочь за герцога Омальского и – как ходили весьма упорные слухи – сдав крепость своей добродетели галантному кардиналу Лотарингскому.