Пустота! Смириться с тем, что жизнь – это великая пустыня, значит, подойти к самому краю бытия. Великое множество дел малых и важных составляет огромное число – но из одних только нулей.

– Почему в наши дни мужчины и женщины по-настоящему не любят друг друга? – спросила Конни у Томми Дьюкса – он был для нее вроде прорицателя.

– Вы не правы! С тех пор как придуман род людской, вряд ли мужчины и женщины любили друг друга крепче, чем сейчас. И добавлю: искренне. Вот я, к примеру… Мне женщины нравятся куда больше мужчин. Они храбрее, им можно больше довериться.

Конни призадумалась:

– Но вы тем не менее никаких отношений с ними не поддерживаете.

– Разве? А что я сейчас, по-вашему, делаю? Разговариваю с женщиной о самом сокровенном!

– Вот именно – разговариваете…

– Ну а будь вы мужчиной, удалось бы мне большее, нежели разговор по душам?

– Нет, пожалуй, но ведь женщина…

– Женщина хочет, чтобы ее любили, чтобы с ней говорили и чтобы одновременно сгорали от страсти к ней. Сдается мне, что любовь и страсть – понятия несовместимые.

– Но это же неправильно!

– А вам не кажется, что вода чересчур мокра? Что б ей стать посуше, а? Но она с нашими желаниями не считается. Мне нравятся женщины, я с ними охотно разговариваю, но я отнюдь не питаю к ним ни страсти, ни вожделения. Духовное и плотское во мне одновременно не уживутся.

– А по-моему, никакого противоречия не должно быть.

– Допустим, но зачастую в жизни все не так, как должно быть. Я в такие рассуждения не вдаюсь.

Конни снова задумалась.

– Но ведь мужчины умеют и пылко любить, и говорить с женщинами по душам. Не представляю, как можно пылко любить женщину и по-доброму, по-дружески не разговаривать с ней о сокровенном. Не представляю!

– Ну, знаете… – замялся он. – Впрочем, если я начну обобщать, толку будет немного. Я могу ссылаться лишь на собственный опыт. Я люблю женщин, но влечения не испытываю. Мне нравится разговаривать с ними. И в разговоре, с одной стороны, достигаю близости, с другой – отдаляюсь, меня совсем не тянет их целовать. Вот вам и противоречие. Но я, возможно, пример не типичный, скорее исключение из правил. Люблю женщин, но бесстрастно, а тех, кто требует от меня даже жалкого подобия страсти или пытается вовлечь в интрижку, – тех ненавижу.

– И вы об этом не жалеете?

– С чего бы?! Ничуть! Вон у таких, как Чарли Мей, связей предостаточно. Но я им не завидую. Пошлет мне Судьба желанную женщину – прекрасно! Раз такой нет или, может, я ее пока не встретил, значит, говорю я себе, ты – рыбья кровь, и довольствуюсь очень сильной симпатией к некоторым женщинам.

– А я вам симпатична?

– Весьма! Хотя, как видите, нам и в голову не приходит целоваться.

– Воистину! Хотя что ж в самом желании противоестественного?

– Ну при чем тут это? Я люблю Клиффорда, но что вы скажете, если я брошусь его целовать?

– А разницы вы не видите?

– Собственно, в чем эта разница, взять хотя бы наш пример? Мы люди цивилизованные, половое влечение научились держать в узде, и притом в строгой. Понравится ли вам, если я начну, подобно разнузданным европейцам, хвастать своими «достоинствами»?

– Мне бы стало противно.

– Вот именно! А я – если вообще меня можно отнести к роду мужскому – пока не вижу соответствующую мне женщину и не ахти как страдаю. Потому-то мне хватает просто добрых чувств к женщинам. И никто никогда не заставит меня являть пылкую страсть или изображать ее в постели.

– Что верно, то верно. Но нет ли в этом какой-то ущербности?

– Вы ее чувствуете, я – нет.

– Да, я чувствую, что между мужчинами и женщинами какой-то разлад. Женщина в глазах мужчины потеряла очарование.