Потом я бродил один по Копакабане с разбитым сердцем, пил, одинокий, как никто и никогда на этом свете, двадцать каипиринхас[3], мне было дерьмово, я чувствовал себя негодяем и чудовищем. Стать бы каким-нибудь холодным камнем. Впервые за десятки лет на Новый год в Рио шел дождь. Кара Божья. Стоя на коленях на песке, под оглушительный барабанный бой в ритмах самбы, я тоже пролился дождем.

Бывают такие ночи, когда спать – непозволительная роскошь. Спать ради того, чтобы проснуться от дурного сна. Чтобы ничего этого вообще не было. Хочется вычеркнуть собственную жизнь. Потому что, когда заставляешь страдать другого, хуже всего делаешь самому себе.

Да, это правда, я прекрасно помню ту ночь, когда перестал спать. Миллион бразильцев в белом под дождем на пляже. Колоссальный фейерверк над Меридианом. Надо бросить в океан белые цветы и загадать желание, тогда боги исполнят его в наступившем году. Я швырнул букет в волны и очень-очень сильно пожелал, чтобы все уладилось. Не знаю, что случилось – то ли цветы мои были плохи, то ли боги отвлеклись. Во всяком случае, желание так и не сбылось.

Развод легким не бывает. В какую же мы превратились мразь, если думаем, что это пустяки? Анна положилась на меня. Она вверила мне свою жизнь перед Богом (и, что еще значительнее, – перед Французской Республикой). Я подписал обязательство, тем самым взявшись всегда заботиться о ней и воспитывать наших детей. На развод подала она – все правильно, ведь предложение брака делал я. Детей у нас не будет, и тем лучше для них. Я предатель и подлец, какой из меня отец семейства! Я признаю себя виноватым, чтобы избавиться от комплекса вины.

Почему никто не приходит на разводы? Когда я женился, вокруг меня были все мои друзья. А в день моего развода я совершенно один, с ума сойти. Ни свидетелей, ни шаферов, ни родственников, ни поддатых приятелей, которые бы хлопали меня по спине. Ни цветов, ни венков. Я бы не прочь, чтобы в меня чем-нибудь бросали, ну ладно, не горстями риса, так хоть гнилыми помидорами, например. На выходе из Дворца Правосудия такой метательный снаряд – самое оно. Где они, все мои родные и близкие, которые обжирались птифурами на моей свадьбе, а теперь меня знать не хотят, хотя надо бы наоборот – жениться следует в одиночестве, а разводиться при поддержке всех друзей?

Говорят, в каких-то англиканских церквах устраивают церемонии полюбовного развода, с благословением расстающихся супругов и торжественной передачей пастору обручальных колец. «Святой отец, я возвращаю это кольцо в знак того, что мой брак расторг нут». По-моему, в этом что-то есть. Папе Римскому следовало бы рассмотреть вопрос: представляете, народ ведь валом повалит в церкви, и потом, перепродажа обручальных колец принесет доходу больше всяких пожертвований, точно? Богатая идейка, говорю я себе, в то время как судья по бракоразводным делам предлагает помириться. Он спрашивает нас с Анной, уверены ли мы, что хотим развестись. Говорит так, будто мы четырехлетние дети. Меня так и подмывает ответить, что нет, мы просто поиграть в теннис пришли. Но потом, подумав, я понимаю, что он видит нас насквозь: он прав, мы и есть дети года по четыре.

Развод – это потеря духовной невинности. За отсутствием «славной войны», которая нам бы не повредила, только такого рода катастрофы (в одном ряду с утратой матери или отца, параличом после автомобильной аварии, потерей крова над головой в результате незаконного увольнения) учат нас быть мужчинами.