– Да, – вспомнил Ковров. – Почему вы такая печальная?

– Устала. Много работы, – соврала Галина.

– Репетиции! – сообразил Ковров.

– И репетиции тоже, – подтвердила Галина.

– Можно, я к вам в театр приду? – попросился Ковров.

– Ну почему же нет? – спокойно ответила Галя. – Приходите. Вам будут рады.

– Я к вам на спектакль хочу прийти… где вы играете, – настаивал Ковров.

– Вот с этим будет сложнее, – стараясь казаться беззаботной, ответила Галина.

– Почему? – не понял Ковров.

– Долго рассказывать, – попыталась улыбнуться Галина, – а в театр обязательно приходите. Театр хороший.

Сидевший напротив них летчик с обожженным лицом рассказывал своему соседу:

– Колеса шасси дисковые, и их гидравлика лучше, чем у американцев, да и у немцев тоже. Мы ихний «Юнкерс» испытывали… у нас гидравлика лучше…

Сумрачный дядька отвлекся от селедки и сурово сказал:

– Не болтай!

– Так он же в серии, – возразил ему обожженный, – уже на вооружение поступил.

– Все равно не болтай!

– Ладно… – обиделся летчик. – Нельзя – не буду. Но он все равно на вооружение поступил.

– Толя, спой, голуба! – попросил, пресекая нарождающийся конфликт, Костецкий, – а то сейчас как пойдут разговоры про шасси да винтомоторную группу… девчата же не на аэродроме, в конце концов, а в гостях!

– У летчиков в гостях! – задорно напомнила Таисия.

– Врачи, Тасечка, когда они вне лечебницы, никогда промеж себя о болезнях не говорят. Для этого есть работа! Так и летчики, когда собираются вместе, говорят о чем угодно, только не о самолетах, – развил свою мысль Костецкий.

– О чем же говорят летчики, если не о самолетах? – не отставала Таисия.

– О девушках, – совершенно серьезно отвечал Костецкий, – о кино, о прочитанных книжках, о театрах! Вот о чем говорят советские летчики, когда они на отдыхе. Толя, пой!

– Чего петь? – поинтересовался Ковров, принимая гитару.

– «Кармелу»! – на разные голоса просили летчики.

– Демьяныч, можно? – слегка кивнув в сторону девушек, спросил Ковров.

– Нельзя, конечно, – вздохнул дядька, – но уж больно песня хорошая… пой! – махнул он рукой. – Пой под мою ответственность!

Ковров, как человек, чувствующий аудиторию, запел не сразу… некоторое время он крутил колки, настраивая струны, взял два-три невнятных аккорда и только после этого, выдержав значительную паузу, запел…

У него оказался красивый, от природы поставленный голос. Он пел странную, никогда прежде не слышанную девушками песню. Но что-то было связано с этой песней для собравшихся за столом летчиков. Вроде ничего не изменилось в их лицах – никто не пригорюнился, а уж тем более не заплакал, никто не сидел, оперев голову на тяжелый кулак… Однако в их глазах появилось то жесткое, даже жестокое выражение, которое всегда является предвестником мести за погибших товарищей, за нанесенную однажды обиду, за те смерти и обиды, которые еще не случились, но уже очень скоро произойдут.

Через несколько лет, вспоминая эту первую встречу с Ковровым, Галина поняла, что именно тогда она в первый раз почувствовала надвигающуюся катастрофу – войну. А пока она старалась не смотреть на Анатолия, который пел только для нее и не сводил с нее глаз, и она чувствовала это…

– Какая красивая песня! – плача и сморкаясь в платочек, призналась Таисия, – как вы красиво и душевно поете, Анатолий! У вас безусловный вокальный талант! У нас в театре никто из актеров так не поет, правда, Галина?

Галина молча кивнула, боясь посмотреть на Коврова.

– А на каком языке вы пели песню? – всхлипывая, спросила Таисия.

Все замолчали и посмотрели на нее. Таисия, утираясь платочком, со страхом осмотрела сидящих за столом и дрожащим голосом, жалко улыбаясь, спросила: