Народная артистка республики Гликерия Ильинична Юрьева, блиставшая в театре еще в те времена, когда стеснительный юноша, принятый в труппу по протекции состоятельных родителей, бегая для нее в буфет за чаем, помыслить не мог, что через лет двадцать он только начнет осмысливать необходимость актерской системы, а еще через четверть века его узнает весь мир под фамилией Станиславский… Гликерия Ильинична, пережившая и Ермолову, и Стрепетову, и Комиссаржевскую, только сейчас услышала от этой девочки, светящейся юностью и счастьем существования, о смысле, которому она посвятила свою многотрудную жизнь.

– Эта дрозда даст! – высказал мысль Волоконников.

– Кому? – поинтересовался Арсеньев.

– Всем! – еще более уверенно ответил Волоконников.

Юрьева молчала.

– Значит, так! – объявил секретарь приемной комиссии, только что закончивший подсчеты. – Из девятнадцати принятых на курс… девять имеют рабочее происхождение, три – крестьянское, один – демобилизованный красноармеец, пять – из служащих, и только у одной с происхождением не все ясно…

– У этой! – с удовлетворением отметил Волоконников.

– У Лактионовой, – подтвердил секретарь.

– Что же у нее с происхождением? – заинтересовалась Юрьева.

– Отец, – коротко ответил секретарь.

– Что отец? – раздраженно поторопила секретаря Юрьева.

– Они с матерью Лактионовой в разводе, но с другой стороны, похоже, он из купцов, – несколько коряво объяснил свои опасения секретарь.

– Похоже – это как? – недоумевал Волоконников. – С бородой и в поддевке?

– По анкете похоже, – уточнил секретарь.

– Чему учит нас партия? – спросил вдруг Арсеньев. – Партия учит нас, что есть реакционное дворянство, а есть прогрессивное дворянство, объективно порвавшее со своим классом! Петр Первый, например, Пушкин, Лев Толстой, Алексей Толстой, оба, между прочим, графы… или революционер Кропоткин. А он был князем! Партия учит, что есть реакционное купечество, а есть прогрессивное купечество… тот же драматург Островский, например! Так что ничего страшного в этом я не вижу! Чем сейчас ее отец занимается?

– В тюрьме сидит, – любезно сообщил секретарь.

– Во как! – прервал установившееся после этой новости молчание Волоконников. – А за что?

– Проворовался, – коротко ответил секретарь.

– Слава богу! – перекрестился Волоконников. – Я-то, грешным делом, подумал…

– Что делать будем? – осторожно напомнил секретарь.

– Принимать! – коротко ответила Юрьева.

– И протокол подпишете? – ласково спросил секретарь.

Юрьева, не взглянув на него, макнула ручкой в чернильницу и поставила на протоколе свою личную подпись.

Удар палкой пришелся Галине по плечам:

– Спину держать ровно! Попу не отставлять! Все вы хотите стать сарами-бернарами, а работать никто не хочет! – Юрьева сидела в кресле посередине балетного класса и при помощи длинной палки руководила занятием по классическому танцу.

Студенты отрабатывали у станка батманы.

– Вы можете играть Офелию, Джульетту, Эмму Бовари так, как никто до вас не играл, но если зритель увидит вашу отвислую попу, то мгновенно забудет про Шекспира, Мольера и Флобера и будет думать только о ваших попах! Это раньше, когда кринолины носили, было легко! Можно было под этим кринолином хоть пукать. А сейчас актриса обнажена! Выставлена напоказ! Потому что все в ней должно быть прекрасно: и лицо, и мысли, и чувства, и попа!..

…очередной удар палкой пришелся по спине Таисии, Галиной подруги.

– Ты так ногами машешь, что тебя подковать хочется! – сопроводила свой удар пояснениями Юрьева.

Щупленький Вольф принес небожительнице стакан чая с лимоном в большой фарфоровой чашке на подносике, своей росписью напоминавшем лихие времена Людовика ХIV, запечатленные на картине Фрагонара «Поцелуй украдкой». Юрьева передала ему палку и принялась сосредоточенно пить чай.