Поискала в углу и нашла какие-то кожаные тапки с мехом внутри, дала Катерине. Надевай, мол. Той не нужно было повторять дважды, она надела.

Дальше происходило умывание – самым примитивным образом. Из угла Мэгвин достала деревянное ведро, и над тем ведром полила Катерине на руки. Вода, на удивление, была не ледяная, как следовало ожидать, а вполне комфортной температуры.

– А зубы чистить? – нахмурилась Катерина.

Дома у неё давно уже были протезы – не самые расфуфыренные, но качественные, хорошие. Здесь же вроде во рту нашлись нормальные зубы.

– А зубы чистить дома будешь, как вернёшься, – усмехнулась хозяйка. – Я так обхожусь, но я – не ты.

Зубов во рту у старухи сколько-то было – но и дыры зияли тоже.

Далее нужно было решить ещё с одной первейшей надобностью, но тут оказалось – как на даче в старые времена, пока Володя тёплый туалет к дому не пристроил. То же самое отхожее ведро – на все случаи жизни. Его содержимое хозяйка просто выплеснула за порог. Тьфу, как там ходить-то потом!

Мэгвин дала Катерине плащ – толстый, как хорошее зимнее пальто, и с меховым воротником, и капюшон тоже был.

– Надень пока, потом принесут твою одежду.

– Какую мою одежду и откуда принесут? Ту блузку дурацкую с рюшами, в которой меня Анна в гроб положить додумалась?

– Не знаю ничего ни о рюшах, ни об Анне – кто это? Дочка твоя? Одежду носила покойница Кэт, чьё место ты сейчас заняла. Одежда хорошая, тёплая и по здешним меркам богатая.

Старуха так глянула на Катерину, что та безропотно забралась обратно на кровать. А сама тем временем достала глиняную чашку, налила в неё воды, травы какой-то насыпала, протянула гостье.

– Пей, это хорошо восстанавливает силы.

И снова вода была не горячая, но – комфортной температуры, хоть и взяла её Мэгвин из той же бочки, что стояла в углу у холодной стены. На вкус питьё оказалось горьковатым, но терпимым.

Мэгвин же тем временем доставала из сундука хлеб, сыр и что-то ещё. И резала яблоки – суровым ножом, что висел в кожаных ножнах у неё на поясе. Выложила всё это на тарелку и поставила рядом с Катериной на кровать.

– Ешь. И спрашивай, разрешаю. Обещаю ответить честно.

Хлеб был какой-то сероватый, на вкус – будто не из пшеничной муки, а какой-то ещё. С отрубями? Со злаками? Сыр – овечий, вкусный. Мясо – вяленое, нарезанное тонкими полосками. Яблоки – сочные и сладкие, какой-то неведомый Катерине сорт, таких вкусных яблок она отродясь не ела – ни в молодости, пока ещё был Советский Союз, ни в зрелости, когда фрукты стали привозить со всего мира даже в их глубинку.

Стоило только начать – и Катерина поняла, что изрядно проголодалась. Правильно, сколько она уже не ела-то? Надо поесть. И нечего болтать, пока ест, потом поговорят. Тем более что хозяйка тоже ела. Отрезала своим огромным ножом маленькие кусочки и отправляла в рот, а оставшиеся зубы у неё были небольшими и аккуратными. Вилки у неё нет, что ли, зачем руками-то хватать?

Управившись с трапезой, Мэгвин смахнула крошки в тряпицу и за порог, и какие-то птицы с жёлтыми и красными грудками тут же прилетели и стали клевать те крошки. Мэгвин улыбнулась, что-то сказала – Катерина не разобрала, – взяла оставшийся кусочек хлеба и раскрошила им с улыбкой, произнося нараспев какие-то непонятные слова.

А потом закрыла дверь и уселась напротив Катерины.

– Ну что, спрашивай теперь.

Катерина уже собралась, даже рот раскрыла, но в дверь домика застучали – да как сильно и громко, очевидно – мужская рука.

– Кого там ещё принесло, – пробормотала Мэгвин и пошла открывать.

– Мэг, открой! Это я! Открой, я знаю, что ты там! Следы на снегу вижу! И птицы твои тут! – раздался снаружи молодой мужской голос.