Как ни странно, нашёлся он там же, где я его и оставила. И только тут до меня дошло, что в этом доме рабы никогда не садились за один стол с хозяевами. Уж тем более, хозяйка не готовила им еду. И в таком случае, зачем я пошла искать его? Чтобы накормить раба? Это даже в моих мыслях звучало по-дурацки. Сделала это не подумав. Но раз уж пришла, то решила действовать до конца. Мой раб, хочу и кормлю. В конце концов, не избиваю же.

–…Я… приготовила ужин…

Молчание.

– Ты можешь присоединиться, если хочешь, – старалась, чтобы мой голос звучал уверенно и безразлично.

По факту же было не по себе. Я даже не знаю, может ли он применить в отношении меня свою магию, если она есть, но уже факт того, что я ею не обладаю, а он явно физически сильнее, откровенно пугал. Мало ли как сработает сила договора.

– Как пожелаете… госпожа…

Его губы скривились в презрительной усмешке и тут же лицо приобрело бесстрастное выражение. Может мне просто показалось?

– В общем, если не хочешь, поешь потом. Я оставлю всё на кухне, быстро перекушу и уеду сразу же. Вернусь через неделю и прошу тебя быть внимательным с домом. Важно, чтобы он остался цел и невредим.

Кивок.

Нет, ну каков, а. Я тут перед ним распинаюсь, а он мне кивнул. Вспышка неприязни уколола изнутри.

Вернувшись на кухню, поела в гордом одиночестве, а затем отправилась во двор к повозке. Ая больше не встретила, чему была несказанно рада. Просто пусть не угробит моё наследство, большего не ожидаю.

Возможно, стоило снять с него его эти полоски? Его реакции явно заторможены. Вот только ведь надели их не просто так. Что, если он буйный и набросится на меня с кулаками? Документы ещё оформлены на имя тётушки, мало ли. Переоформление имущества проходит пару недель, хорошо, что этим займется княгиня.

А вот потом подумаю про то, что делать с ним дальше. Возможно, кто-то из тётушкиных подруг согласился бы его забрать, если даже за аренду готовы платить… Продать его что ли? Фу. Даже звучит отвратительно, понимаю княгиню. Продать человека – как мерзко-то. Ну и что, что раб бесправный, созданный именно для того, чтобы угождать хозяевам. Всё равно.

Но и владеть рабом тоже приятного мало. Особенно постельным, ни на что более особо не годным.

С ума сойти, я – рабовладелица. Еще и этот… Глаза такие глубокие зелёные. Эх, не то, что мои блёклые болотного цвета. А волосы блестящие, густые, слегка завиваются на кончиках… Я вот со своими мучаюсь с детства. Сначала никто из взрослых не верил, что действительно испытываю боль при стрижке. Потом слова о том, что это невозможно, подтвердили и целители. Да только легче от этого мне не становилось, каждая стрижка была натуральной пыткой.

И только когда я повзрослела и смогла настоять на своем, мучения прекратились, вместе со стрижками. Мои волосы уже едва не достигали середины бедра, благо не такие уж и густые, но уже тяжеловато носить такую шевелюру. Обычно завязывала их узлом на затылке и скрепляла парой шпилек или просто собирала в низкий хвост.

В подростковом возрасте меня дразнили ведьмой из-за длинных волос и зелёных глаз. Да только всем известно, что у ведьм глаза тёмно-зеленые или изумрудные и глубокие, вот как у Ая, например, а не блёклые и невыразительные, как у меня. Кроме того, настоящих ведьм на территории королевства было всего три – это самые могущественные тёмные магини, обладающие неизмеримой силой. Поговаривали, что сам король побаивается каждую их них в отдельности, а уж всех вместе. Ведьм у нас боялись и уважали все, хотя места их проживания держались в строжайшем секрете.

Такое скромное количество ведьм в нашем королевстве объяснялось помимо прочего, тем, что родиться девочка с такой силищей у обычных магов не могла. Нужно, чтобы магиня – правнучка ведьмы понесла от мага – правнука ведьмака, и только так, через два поколения при совпадении остальных параметров могла родиться новая ведьма. Которая затем проходила обучение, потом инициацию (с ней тоже была ещё та заморочка) и принималась в ковен ведьм специальным обрядом. Понятно, что это случалось крайне редко. Если уж ведьм было всего три, то есть ли в нынешнем королевстве ведьмаки, никто уже сказать не мог.