Егор встал и начал мерить шагами кухню. В минуты волнения он всегда ходил и вскидывал руки, чтобы провести ими по волосам.

– Ты вспомни, каким я был?! Лидер, победитель. Но с такой женой трудно держать планку. Ты посмотри на себя, Надя!

– Мне казалось, что тебя устраивает мой «уютный домашний вид». Ты сто раз мне это говорил! Да, я жена и мать, и это – главное. Так, во всяком случае, я считала до этой минуты. А эта глупая история со стоматологом…

– Оставь, Надя! Вот уж эти мерзкие откровения оставь! Мне вполне достаточно твоих виноватых бегающих глаз. Разойдемся спокойно и без скандалов.

Надя вдруг зарыдала и кинулась перед мужем на колени.

– Ну прости меня за все, Егорушка! Я сама виновата, сама! Распустилась, позволила… Ну, хочешь, буду пить с тобой пиво каждый вечер?! Давай обсудим заразу Ухтомского, который тебя подсидел. Ну… я не знаю, давай я устроюсь к вам в салон. Хоть уборщицей! Буду за всеми приглядывать, все для тебя вынюхивать…

Надя ползала на коленях за мужем, который отворачивался от нее, брезгливо морщась.

– Замолчи! Даже сейчас ты несешь околесицу и унижаешь меня, – наконец выпалил он.

И тут Надя замерла. Она почувствовала такую боль от несправедливости происходящего, такую тяжесть от навалившегося груза бессмысленных, отданных этому безжалостному слабаку лет, что, с трудом поднявшись, еле слышно произнесла:

– Ты пожалеешь обо всем. Пожалеешь о том, что не хранил и не ценил. Но будет поздно.

Бессонов расхохотался.

– Это маменька научила тебя действовать угрозами?! В ее репертуаре.

– Не смей поминать в таком тоне мою мать! – выкрикнула Надя сквозь рыдания. – Ты ее мизинца не стоишь…

– Ну, вот и момент истины. Вот и отлично! – потирая руки, со злобным удовлетворением крикнул Егор.

Он бросился в коридор, стал натягивать куртку.

– Егорушка, куда ты, как ты… – Надя, будто опомнившись, устремилась за мужем.

– Не беспокойся. Слава богу, у меня есть бабушкина квартира. Я, как уважающий себя мужчина, не буду делить имущество. Двадцать пять процентов зарплаты, как и положено по закону, буду давать на Машу.

– Господи помилуй, мне все это кажется страшным сном… Какие проценты, какая квартира?

– Нет, дорогая. Это не сон. Пробуждение! – Егор рванул с полочки кепку. Вместе с ней на пол посыпались шарфы, перчатки, платки.

Надя бросилась подбирать вещи, лепеча:

– А рубашки? Кто будет стирать как надо? И твой желудок…

– Трогательная забота, – скривился Бессонов. – Спасибо, конечно, но протертые супчики умеете готовить не только вы с маменькой.

Надя привалилась к стене.

– Ах, вот к чему весь этот пафос! У тебя кто-то есть…

От невероятной догадки у Нади вмиг высохли слезы.

– Снова пощечина, – огрызнулся Егор. – Нет, милая женушка, ты знаешь, что я не таков. Но… но крест на себе ставить в сорок лет не буду. Я тоже заслужил счастье, в конце концов. И не вздумай бежать за мной! – Он с досадой посмотрел на жену.

Такого взгляда могла бы удостоиться дворовая кошка, перебежавшая ему дорогу. Подхватив чемодан и сумку, Егор переступил порог. Хлопнула дверь. Стоя в коридоре, Надя слышала, как со скрежетом раскрылись и закрылись двери лифта.

«Вот, кажется, и все. Теперь – все. ВСЕ…» – снова завел механический тягучий голос в Надиной голове.

Пройдя на кухню, Надежда осела на табурет, в оцепенении уставилась в темное окно. Затяжной дождь выстукивал нестройный ритм по стеклу.

А потом начались месяцы борьбы за разваливающуюся семью. Надя не могла и не хотела верить, что ее налаженная, пусть не очень радостная, но более-менее спокойная и предсказуемая жизнь рухнула. Сталкиваясь с малейшей проблемой – выбитые пробки, потекший унитаз, капризы Маши, она вспоминала Егора и тянула руку к телефону. Но одергивала себя. Не могла слышать удовлетворенного мужниного вздоха и сакраментального: