– И его тоже отправили подальше от дома. – Джастин сжимает челюсти, на его шее, дергаясь, пульсирует вена. «Два парня из разных стран. Он и Степа. Оба отправлены в ссылку вместо того, чтобы получить отеческое тепло, совет и психологическую помощь». – Так они его спасти хотели? Или наказать?

Он качает головой и шумно выдыхает.

– Степа… выглядел довольным. – Задумываюсь я, глядя на него. – Кажется. – Собираюсь с мыслями, затем делаю предположение: – Возможно, он понял, что это может стать шансом, чтобы отвлечься, решить, что важно в этой жизни. Шансом, чтобы… все забыть и попробовать начать сначала.

После того, как я поделилась с кем-то этим грузом, мне становится намного легче. Я рада, что Джастин меня выслушал. Благодарна ему за то, как спокойно он реагирует. За то, что он согревает своим вниманием мой вечер, прячет свои колючки и выглядит таким настоящим, таким искренним сейчас, в тишине этой комнаты.

Мы замолкаем, и вдруг слышим легкие шаги за дверью.

– Мама! – Догадываюсь я.

Становится тихо.

– Джастин, – раздается снаружи, и она вежливо стучит несколько раз. – Мама… Э… Тут твоя мама звонит… Телефон!

Трудно объясниться, когда вы говорите на разных языках, а под рукой нет даже словаря. Еще труднее сделать это через закрытую дверь.

Быстро перевожу парню ее слова, и Джастин подскакивает:

– Еще бы. У меня ведь телефон сутки выключен! – Помогает мне подняться, забирает плед и подсказывает: – Окно.

Я не могу вылезать в окно, пока он на меня пялится. Только не это. Блин! Мои шортики такие короткие, что их и шортиками-то назвать стыдно. Но выхода нет – едва створка открывается, молча запрыгиваю на стол, перелезаю на подоконник и осторожно выпрыгиваю на крышу.

– Белые, – бормочет себе под нос американец.

– Что? – Спрашиваю, обернувшись.

Стук в дверь повторяется.

– Ничего, – отмахивается он. – Спокойной ночи, Зоя.

И закрывает окно прямо перед моим носом. Еще секунду смотрю через стекло, убеждаюсь, что Степина коробка надежно спрятана в шкафу, и только тогда делаю шаг в сторону и прячусь в темноте.

Вижу, как Джастин открывает дверь и берет из рук моей матери телефон. Дольше не жду, крадусь по крыше и возвращаюсь в свою комнату. В ней прохладно. Поэтому, едва коснувшись подушки, я крепко засыпаю.

Мне снится… нет, не угадали.

Мне снится Слава.

– Ты меня любишь? – Спрашивает он.

Его глаза недоверчиво сощурены, плечи заметно напряжены.

– Я… я… – кто-то лишает меня способности говорить. – Я… – Натягиваю на лицо улыбку, беру его за руку и пытаюсь улыбнуться. – Конечно, люблю…

На часах 3 p.m.[4].

Наконец-то, я перевел стрелки, и теперь живу по местному времени. За окном светит солнце, его лучи жидким золотом отражаются от купола собора, расположенного на горе недалеко от здания университета. Мои пальцы немеют – никогда еще не приходилось столько записывать. Кажется, даже намечается мозоль.

Снова гипнотизирую циферблат. Скорее бы, конец занятия. Монотонный голос преподавателя вгоняет меня в сон, а я и так не выспался – зарядил вчера телефон и долго не мог вылезти из соцсетей. Люди, которым, на самом деле, малоинтересно, что вообще со мной происходит, закидали меня сообщениями: «Где ты, чувак?», «Как там?», «Уже пробовал водку?», «Видел снег?», «Правда, что они ходят с каменными, злыми лицами?», «С медведем сфоткался?».

Первый раз в жизни не хотел отвечать. Никому.

Поразительно, но всего неделю назад я мог поржать вместе с друзьями на эту тему, но теперь все их вопросы о России казались мне такой чудовищной дикостью – почти оскорблением, что мне становилось за них стыдно.

Никто не спрашивал, как я тут устроился, как себя чувствую, чем занят. Их больше интересовало, сколько русских цыпочек успел отыметь за время пребывания в стране балалаек, матрешек, пьющих мужчин-коммунистов, целующихся друг с другом взасос, и женщин в меховых шапках, танцующих прямо на улице балет. А мой бывший партнер по команде Брайан даже умудрился спросить, не познакомился ли я с хакерами, которые повлияли на выборы в США. Вот же цирк.