– Он взбесился. Устроил все так, чтобы меня выгнали из футбольной команды, поставил мне ультиматум. Когда я отказался возвращаться, он рвал и метал. Мне казалось, что отец перебесится, и все встанет на свои места, но вышло по-другому. Сутки он молчал, а затем взял мои документы и оформил в программу по обмену вместо сестры. Хотел проучить, сказал, что я не проживу без его денег, что никуда не пробьюсь, что должен «хлебнуть горя» и одуматься.

– И вот ты здесь… – Сглатываю я.

– Да. – Кивает Джастин, оглядывая округу через ветви яблони. – Мне стыдно, но я подчинился. Испугался его. И теперь… просто запутался… Ненавижу себя.

– За что?

Мне приятно все это слышать, хотя бы уже потому, что русские мужчины, в отличие от американцев, обычно не признаются так легко в своих слабостях и неудачах, а этот парень пересиливает себя и делится сейчас самыми тяжелыми переживаниями со мной.

– За то, что столько сопротивлялся ему, чтобы потом… просто сдаться. За то, что хочу обратно, но не знаю, зачем. Просить у него прощения? Никогда. Вернуться в бейсбол? Не хочу. Попытаться вернуться в soccer? Да он ведь заплатил, чтобы меня вышвырнули оттуда! Я даже сам не знаю, что мне делать, если вернусь! Я же просто… в ловушке. Понимаешь? В ловушке!

Набираюсь смелости и кладу свою ладонь на его предплечье. Мышцы у него под футболкой твердые, будто камень, и у меня на секунду перехватывает дыхание.

– Ты просто запутался, Джастин. Чувствуешь, что нужно что-то делать, но не знаешь, что именно. Позволь тебе помочь?

Опускаю руку.

– Вроде того. Запутался. – Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.

– Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную – они все равны, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил – играешь, нет – сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, тогда он играет в команде, но и то только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.

Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.

– А что если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? – Продолжаю, вздохнув. – Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-то придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами… Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь тебе освоиться…

Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Это действительно бред – то, о чем я сейчас ему толкую.

Мы молчим. Я не готова навязываться, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но хотя бы какое-то. Пусть временное.

– Я никогда не выучу ваш язык, – говорит он, наконец, со скрипом сжимая зубы.

А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!

– Но ты ведь можешь попробовать…

Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их и сильно хлопает себя по щекам. От этого треска я даже вздрагиваю.

– Я не смогу. – Он истерически смеется. – Зачем мне все это? Боже, ну, что за…

– Сможешь. – Моя ладонь снова на его предплечье.

Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.

Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.

– Это сумасшествие… – Шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.