– К моему дому.

По крыше машины скребли еловые ветви, дворники работали на полную мощность, пытаясь справиться со снегом. Ветер завывал между деревьями, раскачивая их из стороны в сторону. Зрелище за запотевшими окнами было жутковатым.

– Ты что живёшь в лесу? – удивлённо спросил я.

– Да, – ответила женщина так, как будто бы в этом не было ничего необычного.

Вновь поправив съехавшие с носа очки, она добавила:

– Я писатель, мне по душе одиночество. От людей я быстро устаю. А здесь их нет. Раньше я жила в городе, но когда умер отец, я без раздумий оставила свою квартиру и переехала сюда насовсем.

Я выждал паузу, пытаясь представить себе хоть на минуту эту уединенную, отшельническую жизнь.

– Смело! Я бы так не смог, – наконец, произнёс я, – Для меня очень важны люди. Как говорится, “человеку нужен человек”.

– Не всегда. Иногда человеку нужны лишь покой и тишина. По-крайней мере, пишущему.

Машина забуксовала в колее, минут пять Офелия сдавала назад и вновь жала на газ. Из-под колес в разные стороны летели снежные ошметки. Сердце мое стало тяжелым, как камень. Не хватало еще застрять здесь, в лесных дебрях. Тут нас точно никто не найдет.

– Согласен, каждому свое, – ответил я, когда машина, наконец, выехала из сугроба, – все мы разные. А что ты пишешь, если не секрет?

– Роман.

Я взглянул на Офелию. Ее лицо подсвечивали в темноте огни приборной панели. Она была некрасива: большие зубы сильно выпирали вперёд, губы были тонкими, глаза узкими и совершенно невыразительными, а нос был так широк, что занимал пол лица. Возле верхней губы торчала то ли родинка, то ли бородавка. Жидкие давно не мытые волосы мышиного цвета были небрежно забраны в пучок на затылке.

– И о чем же твой роман? – спросил я.

– О любви.

Я удивлённо хмыкнул в ответ, и Офелия бросила на меня строгий взгляд. Казалось, эта совершенно не привлекательная женщина была не предназначена для любви. Как же она могла писать о ней?

– Как раз в дороге думал над этим – что такое любовь, – тихо сказал я, вспомнив о Марине, – Иногда кажется, что от неё все несчастья.

– Возможно, ты прав, – задумчиво ответила Офелия.

Машина затормозила и остановилась.

– Приехали, – сказала она, заглушила мотор и повернулась ко мне, – предупреждаю сразу, что живу я скромно, даже аскетично, поэтому на особые удобства не рассчитывай. Из еды у меня лишь постные горох и рис. Вода в колодце перед домом, туалет в холодных сенях. Ты говоришь, ехал на праздник. Вероятно, этот вечер тебя сильно разочарует.

– Ты мне жизнь спасла! – воскликнул я, – Офелия, я счастлив уже просто от того, что жив и от того, что мне сейчас тепло.

– Ну, тепло я тебе гарантирую, дров полно, – сказала она.

Я взглянул из окна на тёмный дом, стоящий между деревьями. Он был неправильный с точки зрения инженерии – не прямоугольный, как это обычно бывает, а в форме какого-то многогранника. Видимо, отец Офелии был далёк от основ строительства.

В этом была своеобразная мрачная романтика – одинокий дом среди густого, заснеженного леса, спрятанный от привычной цивилизации. Но мне эта романтика была не по душе. Одиночество и глушь наводили на меня тоску и уныние. С другой стороны, если бы здесь не было этого дома и его загадочной жительницы, я бы сейчас медленно околевал один на безлюдной дороге. Поэтому, можно сказать, что мне повезло.

Мы вышли из машины, и вдруг в стороне, между деревьями, послышался жуткий вой. Точь-в-точь такой, какой я слышал на дороге. Только в этот раз он звучал гораздо ближе. Я обернулся к Офелии.

– Волки! – в ужасе воскликнул я.

– Волки, – спокойно сказала она, – Я называю их «соседями». Всю зиму ходят здесь. Ищут, чем поживиться. Пойдем скорее в дом.