– Любимый, – ответила она, ласково и настойчиво обхватив ладонями твою голову. – Серёженька, я так хочу тебя.

– Муи, – повторил ты, входя в её горячее, зовущее, нетерпеливо выгнувшееся навстречу тебе тело. – Моя милая… дорогая… Муи…

– Да, да, твоя, твоя, твоя, – она развела ноги ещё шире и согнула их в коленях. Мариам была всецело твоей, разве могло случиться иначе, смешно даже подумать; отныне и навсегда эта прекрасная, источающая волшебное электричество женская плоть принадлежала только тебе, и ты каждым своим движением утверждал эту принадлежность. Муи смотрела на тебя широко раскрытыми глазами, и в них плескалась ночь, и ты отражался в этой ночи, плескался, растворялся в ней. Одеяло медленно сползало с твоей спины, но вам обоим и без него было жарко; оно сползало до тех пор, пока окончательно не запуталось в ваших ногах – и тогда ты сбросил его на пол, чтобы не мешало. Поначалу твои движения были неторопливы, но всему есть предел, и по мере того как терпение шло на убыль, твои толчки набирали силу. И Мариам, отвечая короткими стонами, подавалась навстречу…

Минут через десять, забыв уже обо всём на свете, вы с хрипением и криками терзали друг друга, взбираясь на вершину неистовства, к обжигающим снегам, которые никогда не тают, но извергают ручьи и реки. То было блаженство, с шумом в ушах и пеленой перед глазами; то была бешеная скачка в одной упряжке, среди грохота и взрывов рождавшихся и умиравших планет, звёзд, галактик, чёрных дыр, богов и демонов, населявших все этажи вашего сознания, вашей двуединой пульсации в никуда…

***

Поскольку заснули вы близко к утру, когда во дворах успели прокричать первые петухи, то и проснулись довольно поздно. Невзирая на этот сбой повседневного ритма, ты прекрасно выспался. Ветхозаветный заводной будильник, стоявший на раскладном столе-тумбе, показывал двадцать пять минут одиннадцатого, и комната была залита солнечным светом. Собственно, первой проснулась Мариам. Она попыталась тихонько, не разбудив тебя, выскользнуть из постели. Однако ты уже ощутил движение рядом. Открыл глаза (взгляд автоматически скользнул по будильнику и по плясавшим на половицах солнечным зайчикам); хотелось снова прикрыть веки и погрузиться в полуосознанную пляску теней и света, но ты пересилил себя – схватил её за руку чуть пониже локтя и, резко потянув, повалил на себя.

– Ты куда это собралась, а? – сказал с шутливым подозрением в голосе.

– Ой! – одновременно с тобой вскрикнула она (свежая и лучистая, точно спелая гроздь винограда).

– Что, испугалась? – крепко обняв Мариам, ты перевернулся, подмял её под себя; и, очутившись сверху, стал покрывать поцелуями её шею, плечи и грудь.

– Как же не испугаться, когда ты схватил меня так неожиданно, – рассмеялась она. – Ой, Серёжа, ну пусти, неудобно ведь.

– Что неудобно? – не понял ты. А сам принялся водить щекой по её груди; было приятно ощущать эти соски, эту нежную шелковистость кожи, это ни с чем не сравнимое тепло её утреннего тела…

– Как ты не понимаешь, – ответила она, мягко положив ладонь тебе на затылок. – Уже светло. А я – совсем голая.

– Ты что же, меня стесняешься?

– Конечно, а как ты думал.

– Нет, серьёзно?

– Говорю же тебе, отпусти, Серёженька. Ну не надо, пожалуйста.

Тут до тебя дошла вся неестественность и комичность ситуации. Эта бедная дочь гор не врала и не кокетничала: она, в самом деле, пребывала в жутком смущении!

Поняв это, ты выпрямился, оседлал Мариам, оставшуюся лежать на спине поверх одеяла, зажал её между своих колен. Она даже попыталась было высвободиться, однако ты не дал ей такой возможности, удержал руками в прежнем положении. Ты настойчиво и твёрдо смотрел ей в лицо, но она отводила взгляд, будто застигнутая в чём-то действительно непристойном. Тогда ты наклонился и, взяв в ладони её лицо, заставил посмотреть себе в глаза: