Боже! Он говорит так уклончиво! Сейчас его фразы напоминают ответы дворецкого, предлагающего гостям подождать, пока тот осведомится, дома ли хозяева. Но почему-то именно теперь ему показалось наиболее разумным ничего не говорить от своего лица.

– Мне также сообщали, что каждый новый приступ – хуже предыдущего.

Казалось, Пенелопа обдумывала услышанное.

– А ты испытывал нечто схожее до того, как вернулся с войны? – после паузы спросила она.

Габриэль резко мотнул головой. Облегчение отразилось на лице Пенелопы. По крайней мере так показалось ему. А определить однозначно было трудно, ведь капюшон закрывал половину ее лица.

– Хорошо. Помнишь ли ты, когда произошел первый приступ?

Как будто такое забывают. Ведь это как минимум второе ужаснейшее событие в его жизни.

– Девять месяцев назад.

Пенелопа осмотрелась, остановившись у тупика – здесь тропа обрывалась. Она сняла капюшон, чтобы получше рассмотреть Габриэля. Ее глаза казались неестественно круглыми от удивления.

– Но ведь война к тому моменту уже четыре года как закончилась.

– Верно.

– Это так… – выражение ее лица сменилось с недоверчивого на настороженное… – необычно, – подобрала она слово, казавшееся ей наиболее подходящим.

Габриэль приподнял бровь.

– Я так понимаю, «необычно» – значит не слишком-то хорошо.

Пенелопа вздрогнула.

– Я сказала «необычно» лишь потому, что ожидала совсем другого ответа. Я предполагала, что приступы, как результат утомления от битв, начались практически сразу же после возвращения с войны. Возможно, даже до.

Пенелопа скрестила руки на груди, нервно сжав пальцы. Прежде Габриэль не замечал у нее такой привычки. И сейчас впору было нервничать ему, ведь ее волнение подрывало веру в успех.

– Полагаю, теперь ты подозреваешь, что это безумие не имеет ничего общего с пережитой мной войной и проблема только во мне самом, – заключил он.

– Скажем так… раньше мне не приходилось сталкиваться с ситуациями, когда последствия каких-либо событий проявлялись после такого долгого затишья – целых четыре года.

В голову Габриэля закралась очередная обескураживающая мысль.

– Что ж, тогда, вероятно, у меня были какие-то другие симптомы, начавшиеся во время или сразу после войны, – предположил он.

– Ну конечно! – Голос Пенелопы звучал так оптимистично, что Габриэль не удержался и раздраженно хмыкнул.

– Я счастлив, что мое ничтожество доставляет тебе столько радости.

Ее щеки покраснели.

– Как бесчувственно с моей стороны, – признала она.

– Ты бессердечна, – констатировал он, но слегка улыбнулся, чтобы у Пенелопы не осталось сомнений в шутливом настрое разговора.

Она улыбнулась в ответ.

– Расскажи мне о приступах.

Ее просьбы оказалось достаточно, чтобы стереть с лица Габриэля и тень улыбки. Пен ободряюще кивнула. Габриэль постарался вспомнить все о тех давних днях, когда внезапные головокружения и непостижимые вспышки паники были худшей его проблемой.

– Впервые я заподозрил неладное во время бала на Пиренейском полуострове. Это произошло вскоре после победы Веллингтона под Виторией. Воздух переполняло ликование. – Габриэль смотрел далеко вперед, словно рассказывал Пенелопе некую интересную историю, никогда не происходившую с ним на самом деле. – Несмотря на то что война на Пиренейском полуострове продолжалась еще десять месяцев, все знали, что у Наполеона больше нет власти в Испании.

Пенелопа молчала, полностью предоставив слово ему. Он ценил это – так легче было рассказывать.

– Я, как и большинство офицеров, оказался в числе приглашенных на бал в дом одного богатого землевладельца. Ничего выдающегося там не было: просто толпы разодетых людей, веселящихся, танцующих… Казалось, ничто не должно было смутить меня… – Горло Габриэля сдавил внезапный спазм, и он больше не мог выдавить ни слова.