В кармане пальто звонит телефон, это Лео.

– Что сказал твой отец? – спрашивает он, без приветствия.

– Что очень надеется на меня. И что нужно прочесть двенадцатую книгу “Энеиды”.

– Я-то думал, он тебя отговорит… А что в двенадцатой книге “Энеиды”?

– Потом объясню, дома. Когда тебя ждать? Звонил коллеге из Феррары?

– Приду в шесть. Коллегу зовут Луиджи Д’Авалос, дам тебе номер телефона.

– Луиджи как?

– Д’Авалос. Обещал поискать дело в архиве и выяснить, кто занимался этой историей, если тот человек еще жив. Кстати, он неаполитанец.

– Кто неаполитанец?

– Мой коллега.

– И что?

– То, что он очень любезен. Хотел прислать за тобой на вокзал машину. Но я сказал, что не знаю, в котором часу ты приедешь, и что ты сама позвонишь ему, когда устроишься.

– Жаль, я-то мечтала подкатить к гостинице с воем сирен.

– Хулиганка!

– Любовь моя! До скорого.

– Тони?

– Да.

– Я не решился сказать ему, что ты беременна.

– Сделаем ему подарок. Киндер-сюрприз.

– Он подумает, что мы сумасшедшие.

– Мы и есть сумасшедшие.

– Смейся, смейся! Когда я вернусь, будь, пожалуйста, дома.

– А куда я денусь?

– Я хотел сказать… будь дома. Ну, ты меня поняла.

Ничего я не поняла, но буду дома, конечно.

Я так ничего и не спросила у папы. И он, как обычно, ничего мне не рассказал. Ни про то, как они с мамой познакомились, ни про то, что он знает о ее брате. Не подсказал мне, кого искать в Ферраре, куда идти. Никакой информации, кроме “Энеиды”.

Когда раздался выстрел, я разговаривала по телефону. Посмотрела в окно – голубое небо, ни единого облачка. Ослепительный солнечный свет. Было четыре часа.

Каждый день я ждала, что это случится, с того момента, когда он заплакал за столиком в ресторане в день моего последнего экзамена. Я знала, где хранится охотничье ружье, и просила маму спрятать его, но она сказала: не говори глупости.

Я бросила трубку, не прощаясь, закричала: “Маммаа” – и побежала в ванную, закрылась там.

А мама уже спешила в комнату, где был отец, в их спальню. Я слышала ее крик, слышала, как она побежала вниз, звонить. Прислушивалась из-за дверей, не хотела видеть того, что произошло: нет, только не это.

“Скорая помощь” приехала из поселка через десять минут. Наш дом стоит отдельно, у дамбы на реке По. Я ждала, сидя на земле, за воротами, и наблюдала за муравьями – одни выползали из трещин на тротуаре, другие ползли обратно.

– Наверху, вторая дверь направо, – машинально произнесла я, указав на лестницу.

И пошла за сарай, под навес с глициниями, где мы в детстве играли с Майо в семью. Я была мамой, а он – папой, я готовила ужин, раскладывая на перевернутом деревянном ящике цветочки, камушки, листики. “Вот тебе спагетти, дорогой. А еще я сделала котлеты”, – и протягивала ему листок с травинками. “Ням-ням, очень вкусно, дорогая!” – Майо поглаживал живот. После котлет – гальки с соусом из маковых лепестков – я протягивала веточку: “Вот твоя сигара, дорогой”. Сигара нравилась ему больше всего, и если я про нее забывала, он спрашивал: “А моя сигара, дорогая?”

Не знаю, где мы услышали или прочитали, что муж и жена обращаются друг к другу “дорогая” и “дорогой”, может быть, в каких-то комиксах, но это было смешно. Мы и подростками продолжали так обращаться друг к другу.

Собирая полевые цветы, маки и лютики, я почувствовала, что на руку сел майский жук – они приносят удачу. Затылком я чувствовала холод, мне очень хотелось в туалет, но идти домой я не решалась.

Я знала, что случилось. Знала, что он покончил с собой, и каким образом, и еще знала, что мама хочет побыть с ним одна, без меня. Думаю, они любили друга, по-своему любили. Во всяком случае, я не смогла привязать его к жизни и больше ничего не могла сделать, ни для него, ни для мамы. Она болела, уже давно, только он покончил с собой не из-за этого, я знаю, он покончил с собой из-за Майо.