– Я, думаю, кофе и чебуреки теперь вполне в состоянии подождать еще немного, тем более, что у вас в Алуште они вкусны в любом виде.
Домой Анастасия вернулась далеко после обеда, выкручиваясь с помощью, согласившейся подстраховать ее Ланки. Через несколько дней она проводила подругу на автовокзал. Благодаря папе удалось легко раздобыть билет на автобус до самого Донецка на нужное время, и Ланке не пришлось тащиться на поезд в Симферополь. Они договорились, что как только все уладится с датой свадьбы, Лана еще вернется на целую неделю.
Федор бесцеремонно ввалился в кабинет Ланы Лянской, открыв ногой дверь, кинув «привет» и тут же развалился на ее новеньком удобном диване.
– Я, конечно, понимаю, что ты можешь себе такое позволить, но у меня остался еще один пациент на сегодня, и я не могу…
– Лан, это я твой последний пациент.
– Ты?! Овсянников?
– Ляпнул первое, что в голову пришло. Иначе ты бы стала звонить и расспрашивать все… – Черные глаза, обычно блестящие искорками наслаждения от каждого момента жизни, смотрели на нее мутно и подавленно.
– Мы могли бы поговорить и дома.
– Мне нужна стационарная терапия.
Лана подошла и села рядом.
– Я не думаю, мой дорогой, что в свете грядущих событий тебя можно будет удержать в стационаре.
– Ланка, скажи, что мне делать?
– Это уже не терапия. Ответ на такой вопрос за гранью моих врачебных возможностей.
Она минуту помолчала и взяла руку Федора в свою.
– Если я скажу, что в таких случаях лечит только расставание, а потом время, ты же не послушаешь.
– Это исключено. Я не оставлю ее. Я буду рядом, даже если придется терпеть адские муки. Такой поворот не обсуждается.
– Вот.
– Если она в него влюбится, мне крышка. Я уже никогда ее не верну.
– Но она не горит желанием выходить за Воронцова, поскольку на данный момент совершенно им не интересуется. Шансы есть. Только 5 лет – это не пять дней.
– Я разведу их раньше.
– Если это «раньше» будет вовремя.
– Она не сможет с ним ужиться…
– Точнее он не сможет, если попробует просуществовать с нашей Асенькой без потерь для здоровья.
– Она моя половина, а значит, по определению не годится для него.
– Почему ты раньше не попросил ее руки?
– А смысл? Возможно, нам бы даже не дали пожениться. Или сама Ася не согласилась бы – ты же ее знаешь. Знаешь ее отношение к замужеству. Да и она бы все равно не оставила семью. Нам пришлось бы развестись, чтобы она вышла за Воронцова.
– Нет, не пришлось бы, просто раньше бы вскрылся вопрос о завещании и его бы аннулировали еще при жизни старого графа!
– Я к тебе за помощью пришел, а ты режешь по живому.
– Иногда, если остро необходимо, операции делают без наркоза. Я ничем тебе не помогу, только могу поддержать разве что. И, я не вправе тебя обнадеживать, но с врачебной точки зрения, Анастасия любит тебя. Притом гораздо сильнее, чем может себе это представить. Но, несмотря на силу этой любви, вовсе не значит, что она не сможет увлечься своим мужем.
– Ну, если будет исправно играть спектакль, который придумала, мне не грозит никакая конкуренция.
– Это все теория, Федор. Наша с тобой теория.
– Я лишь хочу, чтобы она была счастлива. Пусть хотя бы она.
– Если это действительно так, ты справишься, поверь! – Лана посмотрела на осунувшегося Федора.
– Значит, справлюсь.
Дальше они так и сидели в кабинете Ланки, молча, до тех пор, пока на город стали спускаться сумерки, а в небе начали по одному зажигаться крохотные огоньки.
Федор то уезжал, то возвращался, помогая руководить журналом на расстоянии и скрашивая Асино безрадостное время, что оставалось до приезда Воронцова-младшего. Правда рандеву с кофе и чебуреками так больше и не удалось повторить. Его заменила одна незапланированная встреча прямо накануне знакомства с будущим мужем, которой вполне могло и не быть. Федор все время вел себя максимально корректно и галантно, показывая заботу исключительно об интересах Аси, не напоминая лишний раз о предстоящем и, не заикаясь об их отношениях. Сама Ася почти смирилась с неизбежным, она уже не злилась и не психовала. Спокойные уговоры Ланки и разумные доводы Федора сделали свое дело. Хотя при мысли о свадьбе с совершенно чужим человеком ей становилось невыносимо грустно.