Он свалился как снег на голову с бутылкой рубинового вермута «Сальваторе» и колодой покерных карт в плёночке. Днём он, прогуливая пары, отсыпался, а по ночам работал крупье, пока казино не оказались вне закона. Мы открыли вермут и под завывания Джима Моррисона сели на пол играть в покер на раздевание. My wild love is crazy. She screams like a bird[1].

Правила игры я не знала, но это было так же неважно, как и то, кто первый разденется. Раздеться – запросто, ведь это был он – Джокер, шут, висельник. Длинный, звонкий, кудрявый enfant terrible[2]. На Рождество и правда случаются чудеса. Крыша, пока!

К тому моменту, когда мы оба оказались без одежды, в ванной наполнился водой выложенный плиткой бассейн вместимостью две тонны. Вода быстро остывала. Было до нелепости неудобно.

Шутник запрокинул голову и громко сказал:

– Это полный провал!

Мы хохотали оба. Давно мне не было так смешно, и даже ни капельки не обидно. Он был умным, стремительным, ловким, обладал каким-то заразительным свирепым весельем. Мы были одним целым.

Из квартиры мы вышли наутро, чтобы не шокировать маму внезапно нахлынувшим счастьем. Холод такой, что перехватывало дыхание, из носа текло. Он в кедах на босу ногу, а я в кроссовках. Вы вполне могли бы принять нас за школьников, облюбовавших местный подъезд для спонтанных свиданий.

– Пообещай, что ничего не изменится, – просила я.

– Обещаю, – ответил он.

Грядущее блаженство представлялось бурным, словно река в тропиках. Мы долго блуждали по улицам, по сибирским заснеженным улицам, по подворотням. Всё вокруг внезапно стало слишком красивым. Звуки жилмассива казались тишайшими по сравнению с грохотом наших сердец. Изо рта вылетали облачка пара. Замёрзнув, мы отогревались по подъездам, в тамбурах у друзей. Хотя прогулками дело не ограничивалось.

Утекай

Был тот редкий случай, когда у него имелись какие-то деньги. Откуда – кто знает? Они всегда появлялись нежданно-негаданно и, как белые дни, утекали сквозь пальцы. Я не спрашивала откуда, чтобы не создавать неловкости. А ему было стыдно в свои девятнадцать принимать деньги от родителей. Я всего на год младше, но горизонт времени пролегал между нами. Миллион световых лет. Он – бегун на длинных дистанциях, на длинных пружинистых ногах, а я – коротконогий ослик – не могла за ним угнаться. О себе я всегда говорила в мрачно-юмористическом тоне. А о нём – с придыханием. Насмешка над собой – это всего лишь способ защититься от боли.

Серый жилмассив плавился под полуденным солнцем. Наши каменные джунгли в трёх соснах. На домах вдоль улицы жильцы самовольно вывешивали красные флаги. Сдержанно, но настойчиво говоря: «Район у нас не зелёный, а красный». Пыльно и душно на улице, как в старом колониальном мире.

На его скульптурных с узорами вен руках уже лежал приятный золотистый загар. Мне хотелось молиться на эти руки. О господи, я не заслужила этих рук, которые кормят меня виноградом. Виноград – это почти вино. Асфальт – почти пляж. Каменные джунгли – почти Африка. Красные сигареты – почти американская мечта. Роман – почти жизнь.

Он купил неизменно красные сигареты в жёсткой пачке с острыми углами. Остались монеты, на которые можно купить и мне что-нибудь. Может, рингтон на телефон? Песню про невесту. «Завтра мы идём тратить все свои, все твои деньги вместе»[3]. Для цветов слишком жарко. Зачем дарить цветы, когда вокруг лето-весна? Зачем дарить рингтон, когда можно по памяти цитировать лозунги французской революции 68 года?

Я не хотела цветов и рингтонов. Праздник и так был всегда с нами. Праздник в его голове, в его кудрях, в его руке с сигаретой. Только вдруг мне захотелось хрустящего розового винограда.