Как успокоить ребёнка, лишённого здравомыслия от нежелания расставаться с жизнью, о которой он толком ничего не знал, но из детского упрямства держался за неё до последней слезы и полной хрипоты? Как de profundis [7] своей практически неограниченной материнской любви поднять, извлечь те одни-единственные на данную секунду спасительные слова? Вот вопрос, ответ на который, бесспорно, тянет на присуждение самой престижной премии в области детской педагогики и ускоренной находчивости. Кто-то попытается предложить свой вариант выхода из ситуации, кроме как вмазать настолько увесистый подзатыльник, чтобы ребёнок онемел от лёгкой контузии головного мозга? Придумали? Нет? Ну, хорошо, выделю ещё за счёт фирмы немного времени.

Пауза. Думайте, думайте. Только для вас в качестве комплимента одна чашечка кофе, один стакан воды, одно кресло, одна библиотека, один слюнявый палец, но неограниченный лихорадочный шелест перелистываемых страниц, количество глубоких вздохов и протяжных выдохов по факту. Система. All inclusive [8].

Моя мама придумала, и потребовалось ей на всё про всё примерно десять минут грязного времени. Я, конечно, не засекал и не отсчитывал ничего про себя, да и судьи с секундомером и свистком тоже рядом с нами видно не было. Не тот уровень состязаний. Но по ощущению, на глаз, нашлась мама действительно, можно сказать, почти моментально, даже если сравнивать со временем чтения данного повествования. Я, кстати, так и не узнал, как ей пришла эта гениальная идея в голову, просто пришла, и всё, озарение, наитие, голос свыше подсказал, с неба записку с подсказкой незаметно подбросили. Не знаю. Но я знаю точно одно: лично я бы, окажись на мамином месте в своём даже нынешнем возрасте, обогащённый при этом воздействием знаний и опыта, не смог такое сообразить с чьим-то голосом оттуда или без оного. Если бы он и был, голос, я всё равно слова бы не смог разобрать, не хватило бы во мне чуткости слуха любви.

Пауза с ответа снята. Три на четыре, без уголка, в цвете, на память, фас, профиль, квитанция, воскресенье – выходной.

Ладно, пора и честь знать, теперь готовы ответить, нашли выход? Опять нет? Вот, то-то, так же, как и я, от винта. Ну, ничего страшного. Мама же нашла. Она провещала мне уверенным голосом, который бодрым фаготом прорвался ко мне через пискляво-отрывистое ариозо:

– Я знаю, как сделать, чтобы ты жил всегда.

Это фраза моментально показалась мне многообещающей, способной не понятно почему, но непременно обратить меня в моё первоначальное, доавтобусное состояние детского блаженства непонимания окружающей действительности, поэтому подошедшая интрига с убийственным знанием дела хладнокровно задушила эмоции, и я затаённо примолк, правда, моё молчание при этом громко уведомило маму о готовности сесть за стол переговоров.

– Хочешь узнать?

– Да, – натужно выдавил я из себя сопливый и одновременно вразумительно-хлёсткий всхлип, похожий на смачный плевок водопроводного крана после долгого отключения воды.

– Тебе надо каждый день повторять наизусть слова одной доброй песенки, тогда ты сам и все вокруг тебя будут жить всегда.

– Какой песенки? – всё ещё не успокоившись окончательно, спросил я с вызовом, разве только не топнул капризно-требовательно маленькой ножкой.

– А вот какой, повторяй за мной, чтобы запомнить, – и мама начала медленно декламировать каждую строчку по несколько раз из неизвестного мне стихотворения:

И я, шестилетний ребёнок в 1964 году, подобно четырёхлетнему (!) Коле Баранникову, сочинившему это четверостишие в далёком 1928 году, стал повторять за мамой с нарастающим вдохновением такие простые, но такие проникновенные и важные слова. Мама услышала их по радио, скорее всего, в 1962 году в качестве припева новой совместной песни композитора Аркадия Островского и поэта Льва Ошанина в исполнении неповторимых либо Майи Кристалинской, либо Тамары Миансаровой – теперь уж и не узнаешь, ведь спросить не у кого – услышала и запомнила. Когда же я смог воспроизводить текст без помощи мамы, меня уже было не остановить, и всю оставшуюся до дверей квартиры дорогу я только и твердил запомнившийся текст, чтобы не забыть. На следующий день я встал с этими словами и лёг с ними же вечером спать. Этот распорядок превратился в ежедневный ритуал. Больше у меня не было страха смерти, я знал, что мама и я будем теперь вместе и всегда под синим небом и тёплыми лучами солнца. Через некоторое время я добавил в стихотворение слова пожелания о папе и всех своих близких родственниках, которых тогда знал. Все мои близкие должны были отныне быть со мной вечно – такую судьбу я для них выбрал.