Тимофей вошёл в парадное. Внутренняя дверь была закрыта. Он взглянул сквозь дверное стекло: за столом дремала консьержка. Тимофей нажал кнопку звонка. Консьержка встрепенулась, распрямилась, насторожилась. Очнувшись ото сна, она, подойдя к двери, сложила обе ладони у лба козырьком, пытаясь разглядеть, кто там. Узнав Чумакова, проворно сбросила крючок.

– Здравствуйте, Тимофей Егорыч, припозднились вы сегодня.

В вопросе этом не было упрёка, скорее, забота.

– Да уж, извините, Марья Ивановна. Вечер больно хорош, гулял.

Она и видела, что весь он засыпан снегом. Тимофей стал перчатками сбивать снег с пальто, тут же подумав, что сделать это надо было на улице и что теперь консьержке придётся подтирать из-за его несообразительности пол в фойе. Другому консьержка нипочём бы не спустила, сделав суровое замечание, но к Тимофею у всех дежуривших посменно консьержек было особое отношение: он всех их знал по имени и отчеству, и не случалось праздника, чтобы не сделал им презента с сюрпризом.

Тимофей прошёл к лифту, поднялся в третий этаж, вошёл в квартиру и включил свет в прихожей. Его холостяцкая квартира, к которой он привык и которую любил, в этот вечер впервые показалась ему одинокой и неуютной.

Следующий день был насыщен делами важными и неотложными. В 5.30 его уже ждала машина у подъезда. Сначала – посещение конструкторского бюро, где он переговорил с теми проектантами, кто сейчас использовал его расчеты для выполнения поставленной перед ними задачи. Задача была трудная, ответственная, а главное – срочная. Сотрудники немного отставали, но пока всё ещё было в пределах нормы.

Проектанты – испытанные, проверенные в деле люди, к тому же энтузиасты и не новички; каждая встреча с ними была интересной. Даже если дела складывались не лучшим образом и назревало отставание от графика, здесь никогда не возникало напряжённой угрюмости и уныния. Эти умные, работящие люди, посвятившие себя трудному и новому делу, отдавшиеся этому делу целиком, не делившие день на рабочие часы и досуг – умственная деятельность у них продолжалась и дома за обедом, и в городском транспорте, и даже порой во сне, – умели встречать со спокойным юмором неудачи и недовольство начальства. Они отлично понимали: здесь главные они, здесь над ними нет и быть не может никакого начальства, никакого окрика, здесь они творят будущее. А если их и посещали высокие чины, то общение оказывалось рабочим, а порой руководство даже перед ними робело. Для этих людей существовал один начальник, один бог – Главный конструктор, все остальные как бы проплывали мимо, не задевая. Тимофей же здесь был своим. Его всегда встречали шутками и прибаутками, и обсуждение самых сложных, спорных вопросов проходило весело, без нервического напряжения, даже если случалось перечеркнуть, казалось бы, уже завершенную большую часть работы и начинать всё с нуля. Он понимал их с полуслова, они платили ему той же монетой. И ещё: он, как мало кто из ведущих инженеров, умел работать руками. У Тимофея были умные руки.

В этот раз у конструкторов Тимофей задержался недолго. Недавно сделанные им расчёты подтвердили: работа идёт в правильном направлении; выяснилось и то, что расчёты эти были перепроверены и подтверждены и Главным конструктором, и Мстиславом Всеволодовичем Келдышем, не раз и не два поздними вечерами звонившими ему, спрашивая: почему это так? а это этак? Теперь работа конструкторов, по всему, должна была быстро продвинуться, а значит, новый аппарат будет изготовлен к сроку, и полёт ещё одной группы космонавтов – а это было новое слово в сложном деле – окажется выполнен в срок. Позже Тимофей побывал в одном из сборочных цехов. По-настоящему никакого дела у него здесь не было, но он любил наблюдать, как в тишине под ловкими и умелыми руками специалистов постепенно возникает аппарат, которому суждено унести очередного космонавта в просторы Вселенной; ему нравилось чувствовать себя сопричастным этому сложному и интересному делу. Потом он отправился к себе в институт. Надо было подписать несколько бумаг, которые не могли быть отправлены без его визы, и ещё раз просмотреть завершённые несколько дней назад расчёты, так непросто давшиеся ему на этот раз, но которые безоговорочно были приняты Главным и пошли в работу. Расчёты эти оставили в его душе тревогу. Любой математик вам скажет: всякая формула оказывается правильной лишь тогда, когда имеет красивый вид. А этого-то и не было в последних его расчетах. А ещё следовало просмотреть гранки написанной им статьи, присланные из журнала «Авиация и космонавтика», чтобы потом не возникли претензии у тех, кто поставлен на стражу государственных тайн и секретов. Сроки поджимали, он задерживал выход очередного номера журнала – а статья была интересная, своевременная и нужная, – главред нервничал, но ждал. Но, несмотря на то, что весь день всё шло гладко и легко, он постоянно чувствовал присутствие чего-то нового, что отвлекает его, мешает заниматься нужным и главным. Он не мог понять, что, и это беспокоило. Слушая очередной доклад руководителя одной из институтских лабораторий, он вдруг вспомнил: «Это было вчера. Две женщины – мать и дочь. Маша. Её зовут Маша. Нос длинноват. О чём это я? При чём тут нос? А, это у Маши нос длинноват. Красивая девушка». На мгновенье ему показалось, что он слышит её голос, смех. «Непременно в ближайшие дни надо найти время навестить их», – подумал он, пропустив то, что ему говорил начлаб. Извинившись, попросил повторить. Начлаб не обиделся, заметил: что-то беспокоит руководителя, мешает сосредоточиться, – спокойно повторил то, что сказал минуту назад.