– Да уж, контраст так контраст.

– Ты держи калитку, а я в нее стукну. А то, боюсь, отвалится.

Стучать пришлось долго. Выглядели они при этом странно. Телезвезда старательно держала покосившуюся калитку, а Любовь Александровна Петрова интеллигентно выбивала морзянку на серой штакетине. Наконец в доме послышалось какое-то движение.

– Да вы входите, не заперто.

На крыльце, щурясь на свет, появился пожилой мужчина в трениках и клетчатой рубашке. Впрочем, все было чистое, хоть и полинявшее от многочисленных стирок.

– Иваныч это вы будете? – крикнула Люська, отпуская калитку.

– А вы, простите, по какому делу ко мне? – спросил пенсионер, поправляя очки с толстенными стеклами. На вид ему было лет семьдесят.

Подруги прошли на участок и остановились у крыльца. Иваныч с огромным удивлением уставился на яркие Люськины волосы, потом перевел взгляд на Любу.

– Мы с телевидения, – приветливо улыбнулась она. – Нам сказали, что вы историк.

– Ну, там, историк! – махнул он рукой. – Краевед. Так что извините, о войне с Наполеоном я вам ничего нового не расскажу.

– А нам не про Наполеона! Нам про Платона Большакова! – с энтузиазмом сказала Людмила.

– Про Платошу? – нахмурился Иваныч. – А вы для какой, простите, программы хотите снять сюжет? Для какого канала?

Люба с усмешкой посмотрела на подругу: ну что, телезвезда? Выкручивайся!

– Мы для ток-шоу, – затараторила та. – Последнее время на местном кладбище происходят загадочные события.

– Вы журналистка? – еще больше помрачнел пенсионер.

– Я ведущая этого ток-шоу.

– Не смотрю, – отрезал Иваныч. – Ничем помочь не могу, простите.

– Мы только что от Аграфены Старковой, – поспешно сказала Люба. – Она на вас жаловалась.

Апельсинчик посмотрела на нее с огромным удивлением: ты чего? Дамировна об этом ни слова не говорила! Но Иваныч живо отреагировал:

– Жаловалась? Вот даже как?

– Вы ведь не выполнили ее заказ, – продолжала Люба, доверяясь своей интуиции.

– Я все вернул до копейки! Весь аванс! Мне чужого не надо!

– Да мы видим, что вам не надо. – Люба со вздохом посмотрела на старый бревенчатый дом, крытый позеленевшим от времени шифером. – Вот и хотелось бы узнать правду. А то героем окажется вовсе не герой. И мы не только для ток-шоу собираем информацию. Погибла восемнадцатилетняя девушка, которая побывала на вашем кладбище и случайно стала свидетельницей какого-то преступления. Вторая девушка, ее подруга, пока, слава богу, жива. Нам надо узнать, что там произошло. Осквернили могилу Платона Большакова. Кто и почему это сделал? И почему убирает свидетелей?

– Я слышал, что на нашем деревенском кладбище неладное творится, – Иваныч посторонился. – Проходите в дом. Раз люди погибли, будем разбираться.

Люба вошла, слегка пригнувшись: притолока на входе в избу была низкой. Даже с Любиным средним ростом пришлось нагнуть голову. Раньше так строили: экономили тепло. Стены были толстые, бревенчатые, дверь тяжелая, дубовая, плотно пригнанная. Первое, на что натыкался взгляд, это беленная известкой печь. Настоящая русская печь, с лежанкой, со стоящими в ряд на шестке закопченными чугунами и сковородами.

– Ух, ты! – восторженно сказала Люська. – Да у вас тут раритетов! Продать еще не просили?

– И чугуны просили, и крынки. А особенно коромысло и прялку, – улыбнулся Иваныч. – В местный краеведческий музей отпишу, когда надобность отпадет.

Люба поняла, что «надобность» отпадет после похорон. Всеми вышеупомянутыми предметами Иваныч пользовался. В чугунах варил картошку и кашу, на коромысле носил воду с колодца. Своего на участке не было – дорого. «А мы гостинцев не захватили», – с досадой подумала Люба.