Мы с Олей Исаевой отходим на несколько шагов. Я останавливаюсь там, где Светка может хорошо видеть нас.

– Вот, – Оля протягивает мне книгу Ремарка «Три товарища» и говорит: – Желаю тебе успешно сдать экзамены. И чтоб в жизни у тебя было всё хорошо.

– Спасибо, Оленька, спасибо, – говорю я, слегка похлопывая её по плечу, даже приобнимаю.

Одновременно поглядываю на Ковалёву. Ноль внимания! Раскрываю книгу. В углу обложки подпись: «На добрую память о школе от О.И.»

– Гера, а скажи мне, – Оля Исаева замялась, затем набрала воздуха и выпалила: – А у вас со Светой Ковалёвой дружба или любовь?

Я растерялся и, чтобы скрыть своё замешательство, расхохотался. Не стану же я тут выворачивать душу наизнанку.

– Оленька, много будешь знать – скоро состаришься! А тебе ещё рано стареть. Правда? – Я опять похлопал её по плечу и покосился на Свету. Она не смотрела на нас. Ковалёва так ни разу и не глянула. Не удостоила! Видела же, что мы в сторону отошли. Может, всё-таки ревнует. Или наоборот?

Наконец-то экзамены позади, все довольны, потому что можно немного развеяться перед главным испытанием – поступлением в институт. А сегодня прощальный школьный бал.

Светланка в белом платье, вернее, как она его назвала, платье цвета шампанского. Волосы она завила крупными волнами, туфли надела на высоких шпильках. Выглядит, как манекенщица. Она читает со сцены Евтушенко:

– Бал! Бал! Бал на Красной площади,

Бал в двенадцать баллов —

Бал выпускников!..

Стихи Светка рассказывает классно. Ей долго хлопают, расчувствовавшиеся мамаши достают носовые платочки. Валерка Зак играет на гитаре и поёт песню Высоцкого из фильма «Вертикаль»: «А я выбираю трудный путь, опасный, как военная тропа…» Моя мама не устаёт любоваться, вроде своего собственного трофея, медалью, которую мне выдали вместе со школьным аттестатом и грамотой шахматного клуба. А в классах нас уже ждут накрытые столы, как водится, с шампанским. После первого торжественного тоста с учителями родители удаляются в соседний кабинет, где пьют коньяк, а затем и вовсе расходятся по домам. Мы принадлежим себе!

Воодушевлённый, осмелевший я зазываю Светку в пустой класс и закрываю дверь на швабру.

Она вытаращивает глаза и, настороженно хихикая, говорит:

– Фомин, что это значит?

Я зачем-то снимаю очки и отвечаю с вызовом:

– Разговорчик есть.

– Ну, давай…

Так же решительно я заявляю:

– Ковалёва! Я хочу сказать, что я давно тебя люблю. Могу ли я рассчитывать на взаимность?

Секундное оцепенение – и Светка заливается смехом. Она в изнеможении садится на парту и прикрывает ладонями лицо не в силах справиться с собой. Её плечи подрагивают, она буквально угорает от своих дурацких эмоций. Сквозь смех говорит:

– Гэ Фэ, Америку открыл! Весь десятый «А» об этом знает. Думаешь, я не знаю? – Потом приходит в себя и декламирует: – Но «недосуг нам думать о любви. Нас ждут великие свершенья!»

6

Лето выдалось жаркое. Не только из-за школьно-вузовской суеты, но и в прямом смысле. Мы сидим со Светланкой во дворе её дома на скамейке под деревом, спрятавшись от солнцепёка, и пьём лимонад из одной бутылки. Скоро Свет Очей моих уедет в Москву подавать документы в институт, и останется там, где её уже ждёт – не дождётся одинокая сестра бабушки. Я своё заявление пока никуда не подаю: всерьёз подумываю о том, чтобы тоже учиться в Москве, но этими замыслами пока ни с кем не делюсь. Сейчас решил закинуть удочку.

– Свет, значит, ты точно уезжаешь, да? – говорю.

– Сто процентов, – кивает она.

– Свет, а может, и мне махнуть в Москву? – осторожно спрашиваю.

– До экзаменов? – оживляется она.