– Напрасно. Умрёшь на рассвете. Страшной смертью умрёшь.

– Значит, так было нужно…это моя судьба. Тебе решать.

А мне пальцы на её шее сжать хочется, да так, чтоб прямо сейчас к моим ногам мертвая упала, чтоб не видеть с утра, как с неё кожу сдирать кнутом палач будет.

– Твоя судьба могла быть иной, – прохрипел я, зарываясь пальцами в её волосы, прижимаясь лицом к её лицу, накаляя прутья воспаленной кожей.

– Не могла…Ману. Мы оба это знаем. Ещё с того момента, как первый раз увидела на берегу реки, уже тогда не могла. И никогда не сможет.

Мое имя её голосом иначе звучит…мягко, жалобно. Что ж ты душу мне на куски кромсаешь, дрянь? Где ненависть твоя? Давай! Ну же выплесни на меня свой яд, отрави меня, разрежь на куски, вываляй в грязи! Дай возненавидеть в ответ, только не мучай больше.

– Зачем убила мальчишку? – шептал и сжимал её волосы все сильнее, а у самого руки дрожат, меня трясет от её близости, а ещё больше от этих перемен в ней, от того, что льнет ко мне. САМА. Черт ее раздери! Сама! И разум понимает, что выжить хочет, а сердце хочет верить, что не лжет…что сломалось в ней что-то, когда узнала. Память картинки подбрасывает, где в глаза мне заглядывает, волосы перебирает, сама целует и шепчет на своем …шепчет мне о любви и о вечности.

– Я не убивала, – пальцы мои сильнее сжимает, – я тебя убить хотела. Не знала, кто ты. Чувствовала и не верила, – голос срывается, а мне сердце лезвием вскрывает крест-накрест, просовывая тонкие края прямо в рану и распарывая все глубже, короткими безжалостными ударами.

– Зачем сбежала? Всё было бы иначе.

– Как иначе? Ты бы убил меня рано или поздно.

И мы оба знали, что она говорит правду.

– У меня было бы время, – простонал я, вдыхая аромат ее волос. Костром пахнет и лесом, волком моим. – ЧирЕклы, что ты наделала?

Я больше не узнаю свой голос, он, как отголоски прошлого, принадлежит не мне, а тому мальчишке, который клялся вернуться к ней.

– То, что должна была, – а сама маску мою снимает, и я противиться не могу, позволяю развязать тесемки и швырнуть чужую личину на каменный пол. Жду, когда ужаснется, а она глазами расширенными на лицо мое смотрит, и по щекам слезы катятся. Пальцами по шрамам проводит, а меня дёргает от каждого касания. Больно. Адски больно чувствовать эту ласку сейчас и в глазах читать нечто иное, нечто давно забытое.

– Такой же красивый, – шепчет, а я глаза в изнеможении закрыл, давая этому поглощать себя, давая себе эту иллюзию мимолетного счастья, пуская ее по венам, чтобы уже через секунду, сжать волосы девчонки пятерней и дёрнуть её голову назад.

– Лжёшь! Жить хочешь, да, девочка?!

– Нет, уже не хочу…убей меня сейчас, Ману. Так будет правильно. Так надо и надо было с самого начала. Сделай то, что должен….

К губам моим потянулась, едва коснулась, и я судорожно выдохнул, сам не понял, как замок содрал и распахнул клетку, впечатал ее в себя, жадно впиваясь в эти дрожащие губы, толкая ее к стене в какой-то отчаянной лихорадке. Яд мой, героин. Сама целует. Жадно, голодно. В волосы впивается и тянет к себе, шрамы губами обжигает, и я сжимаю её все сильнее, лихорадочно опуская корсаж платья, обхватывая грудь ладонями. Не лаская. Нет. Я слишком взбудоражен для ласк, я в каком-то отчаянном припадке голода по ней с пониманием, что возможно больше не увижу никогда. Не выживет. Слишком нежная, хрупкая. И меня уже заранее выворачивает наизнанку от мысли, что ее тонкой кожи коснется шипованная плеть.

Задрал платье, приподнимая ее ногу под колено, вдавливая в стену, опираясь на раскрытые ладони и уже через секунду врываясь в ее тело, а она в ответ целует в исступлении. И я насилую ее губы, жадно, бешено пью её стоны и всхлипы. Никогда не была такой…Только давно…много лет назад. В нашем прошлом, где шептала мне о любви и подставляла под ласки юное тело, умоляя взять её.