Выглядел Володя паршиво. Щеки побледнели до синевы. Темнота под глазами светилась сизыми полукружьями, словно он по странной прихоти облачился в солнцезащитные очки. Губы побелели, и их разом обметало. Дышал часто и коротко. Видимо, каждый вдох отдавался коликой в почке и потому он старался делать это очень осторожно. Ему было больно. И Маша не без изумления вдруг почувствовала, как в промерзшей ее душе шевельнулось что-то такое, что отдаленно напоминает жалость. Каких-то полчаса назад она боязливо разглядывала этого человека и силилась угадать, что именно сподвигло его на опрометчивый поступок, граничащий с глупостью. Страх, неверие, и вдруг – жалость… Она и правда дура. А точнее – кошка. Бездомная облезлая кошка, вопящая от страха и одиночества в подворотнях и ищущая себе любого пристанища. Стоило этому незнакомому, в сущности, человеку лишь немного постараться, как она уже готова ластиться у его ног, заискивающе мурлыкать и заглядывать в глаза. Ну, может быть, и не совсем так-то уж, но помочь очень-очень хотелось.

– У вас есть баралгин? – решилась она на вопрос и тихо тронула его за плечо.

– Что? – еле просипел Володя и слегка приоткрыл лихорадочно поблескивающий левый глаз.

– Баралгин у вас есть? Это обезболивающее такое, достаточно сильнодействующее.

– Да-да, знаю, слышал… Не знаю, есть ли, нет. Нужно в аптечке посмотреть. Там, где-то на книжных полках. Поищи, а то я сейчас точно издохну.

Баралгин нашелся минут через пять суматошных поисков. Падали на пол какие-то глянцевые журналы, дразня на разворотах загорелыми женскими задницами. Автомобильные каталоги осыпались ворохами, ненавязчиво предлагая заграничный комфорт, сверкающий лощеными, словно у дельфинов, боками дорогих машин. Альбом для фотографий ей встретился всего один, и Маше до зуда в ладонях хотелось полистать его. Но за спиной, стиснув зубы, стонал и метался ее спаситель, и ей приходилось спешить.

– Вот, выпейте сразу две. – Она протянула ему на узкой ладони две таблетки, в другой руке держа кружку с водой. – С одной лучше не будет…

Володя принял лекарство, отвернулся от нее на правый бок, и тут же его голова с коротким ежиком русых волос скрылась под одеялом.

– Конечно, конечно… – тихо молвила Маша в его свернувшуюся бубликом спину. – Поспите… А я пока расставлю по местам все ваши журналы.

На самом деле ей не терпелось полистать альбом фотографий, на который она наткнулась, разыскивая аптечку.

Небольших размеров, с твердыми темно-синими обложками и с золотым тисненым экслибрисом в верхнем правом углу. Маша села с ним на диван, положила на колени и несколько мгновений поглаживала гладкие корочки, не решаясь перевернуть их. Ей самой не очень нравилось непрошеное вторжение в чужую жизнь, но коль уж так распорядилась судьба и все считали своим долгом вмешиваться в ее жизнь, то чего уж ей-то…

Она открыла альбом, несколько минут недоуменно моргала, потом долго листала его, снова и снова возвращаясь к первой странице.

Фотография была всего одна. Большой, на всю страницу портрет женщины. Красивой женщины… Нет, не так. Это был портрет божественно красивой женщины. Фотограф, снимавший ее, несомненно, должен был быть безумно влюблен в нее. Задний план, свет, поворот головы – все было продумано до мелочей и очень выгодно оттеняло ее красоту. Это мог сделать только человек, влюбленный либо в свою профессию, либо в женщину. Маша подозревала, что профессия здесь ни при чем. Смотреть на эту даму и не заболеть ею было просто невозможно.

Пронзительные черные глаза, высокие скулы, изумительной формы тонкий нос с трепетно нежными дужками ноздрей, и рот… Господи, даже евнух возжелал бы припасть к этим сочным капризным губам и впиться в них в жажде испить до дна всю красоту их сладкого яда.