Взрослые всегда брали с собой детей, потому что дети были свободной рабочей силой. Начиная с трех лет и до бесконечности. Если вы хотели заготовить на зиму или приготовить и поесть сейчас грибы или ягоды ― чернику, землянику ― то с раннего утра вся семья шла в лес, обычно на пять-шесть часов, собирая грибы и ягоды в большие ведра. Не было времени насладиться ароматом леса, красотой природы, травой и цветами летом и красочными листьями осенью. Все, что вы делали ― работали. Согнувшись в три погибели или на корточках, все дружно шарили по кустам и в траве, искали-собирали синявки-сыроежки, маслята, подосиновики, волнушки, лисички, грузди, опята, и, если повезет, белые грибы.

Лиза очень любила свежие ягоды. Не в силах удержаться перед их соблазнительным ароматом, она пряталась и ела то, что собирала, пока это не заметили. «Какая ты эгоистка! Как тебе не стыдно! Мы все собираем, а ты ешь», ― ругалась на нее мать.

Ну так вот. Для приготовления вишневого джема мать залезла на высокое дерево и поскользнулась на ступеньке старой деревянной лестницы. Ее нога застряла в пролете и лодыжка была сломана в нескольких местах. Дедушка был хозяином единственной в семье машины и этого летнего домика рабства. Он отвез ее в больницу, где ей предстояло несколько серьезных операций. Лиза была приговорена к тому, чтобы жить с бабушкой и дедушкой следующие несколько месяцев.

Их квартира находилась на другом конце города. В Советском Союзе не было школьных автобусов, дети добирались на общественном транспорте, наравне со взрослыми. Чтобы вовремя успеть в школу, уже двенадцатилетней Лизе нужно было выйти из дома в шесть утра. Каждое утро бабушка кормила ее противной овсяной кашей.

За эти несколько месяцев Лиза узнала, что такое настоящая армия. Каждый день с дедами был расписан по минутам. Тут тоже не было ни улыбок, ни объятий, ни приятных слов.

Все начиналось с шести утра, когда ее заставляли есть жесткую грубую овсяную кашу с медом. Неужели нельзя придумать какой-то вкусный завтрак? После этого ― бесконечная автобусная поездка в школу и обратно.

С трех часов начинались домашние обязанности, расписанные поминутно ― уборка, утюжка формы, пионерского галстука и так далее. В пять часов, за час до ужина ― домашние уроки.

После ужина, с 19:30 ― тренировка скорости чтения. Дед смотрел фильм или передачу, в конце программы он подзывал Лизу, она должна была бежать с маленьким стульчиком и начинала читать титры, а дед с важным видом смотрел на секундомер. Она возненавидела этот телевизор, и стульчик, и секундомер, и деда. Строка титров быстро бежала вверх, исчезая за границей экрана, набегала следующая. Запинаясь и путаясь, она пыталась вспомнить предыдущую, а уже нужно читать новую… Лизу начинала охватывать паника, она чувствовала, что не успевает, а буквы двоились и расплывались из-за застилающих глаза слез. Некоторые и без того дурацкие и сложнопроизносимые фамилии в титрах становились и вовсе нечитаемыми. Это была ужасная унизительная бессмысленная ежедневная пытка, которая вызывала в ней только ненависть и отвращение к чтению.

Ровно в 20:30 ― в кровать. В кровати нельзя было ни кашлять, ни ворочаться, ни елозить.

У них в доме были свои правила, которые претили Лизе. И эти правила вообще не обсуждались. Существовал строгий запрет на косметику, даже своей жене дед не разрешал пользоваться помадой, не говоря уже о двенадцатилетней внучке. Однажды, увидев тональный крем, неловко нанесенный Лизой, он затащил ее в ванную и размазал косметику по лицу. «Чтобы смыла это дерьмо с лица немедленно!» ― потребовал он. Бабушка никогда не приходила к ней на помощь. Она просто стояла там и издалека смотрела презрительным взглядом, как будто Лиза была какой-то шлюхой.