Посмотрел на Маришу, девушка тоже выглядела задумчивой.

– Ну что, в бар, и по одной? – спросил Джейми.

– На немецкий счет, – ответила она, глянув на него насуплено.

– Пойдет, – ответил тот, снимая шлем.

Повертел затекшей шеей. Бой остался там, за дверью зала, а усталость начала сказываться сейчас.

– Я пошел переодеваться, жду тебя в холле через пять минут.

Мимо них прошел Сабчаковский, сердито взглянул на девушку-адвоката и выдал:

– Климова, вы сегодня заставили нас всех окунуться лицом в … – и смерил осуждающим взглядом.

Не оставалось сомнений, во что им всем пришлось нырнуть по милости взбалмошной девицы. Джейми закатил глаза, уж ему-то была хорошо знакома страсть маститого прокурора к обличительным речам. А Мариша приподняла свои темные очки и состроила улыбочку, проговорив ему вслед:

– Все было в пределах протокола.

– Климова, – молодой прокурор кивнул в сторону часов. – Не отвлекайся, а то опять опоздаешь.

– Ты! – хотела возмутиться Мариша, оборачиваясь к нему.

Но Джейми уже удалялся, сверкая доспехами и поражая грацией движений. Ну… насколько это в тяжелых доспехах да со здоровенными огненными крыльями возможно. Пижон, любит покрасоваться. Крылья-то уж теперь можно и спрятать. Мариша взглянула на свои белые одежды адвоката, шевельнула легким белоснежным крылышком и подумала, что ей, вообще-то, повезло. Случись у нее огненные крылья, как у Джейми, тоже бы теперь доспехи таскала.

Повезло, да. Защищать Мережкова ей повезло.

Почувствовала на себе взгляд. Игорь Наумович. Смотрел на нее издали, явно все слышал. Кивнул, прикрывая веки, мол, поход в бар с прокурором одобряю. Марише вдруг стало весело.

Наставник всегда был неизменно добр к ней, даже когда подкалывал и давал иезуитские задания, всегда заботился и тонко чувствовал ее душевное состояние. И сейчас в его глазах было много тепла и поддержки. Однако она заботилась о нем тоже. И ей следовало проконтролировать, куда это старый аллигатор намылился, а он явно намылился.

Мариша сделала вопросительный жест. В ответ Гершин показал глазами на Сабчаковского и изобразил пальцами идущего человечка. А, ну понятно. В служебную столовую. Марине вспомнился борщ и несытая физиономия Дмитрия Дмитриевича, стало смешно.

Но тут она спохватилась, надо и впрямь идти переодеваться, а то опоздает на доли секунды, потом разговоров не оберешься.

В холл они с Джейми вышли одновременно, но из здания суда этот невозможный тип снова вынес ее на своих крыльях. И, как всегда, цапнул ее в охапку, раньше, чем она успела среагировать.

Материализовались на полутемной улице у того самого фонаря. Мариша сердито отстранилась.

– Вот и зачем ты так делаешь?

– Чтобы послушать, как ты фырчишь, будто рассерженный ежик, – ответил Джейми, миролюбиво поднимая руки ладонями вверх. – Ладно, не дуйся, больше не буду. Пошли?

– Пошли, – буркнула девушка, и они снова исчезли, скрывшись с тусклом свете фонаря, только теперь поодиночке.

Мужчина на койке реанимационной палаты тоже получил временную передышку. Боль душевная и физическая наконец вырубили переключатель его сознания. И вязкий, темный покой, не прерываемый образами или сновидениями, затянул его в свои объятия.

Состояние почти равное небытию. Фактически, сейчас от настоящего небытия его удерживало только решение, которое примет суд.

И еще последнее желание.

Из пространственного коридора Мариша с Джейми вынырнули у очередного тускло подсвечивавшего пустынную улицу фонаря, прямо напротив дверей бара. Точнее, никаких дверей бара там не было, был заколоченный досками вход в заброшенный подъезд нежилого дома в старой застройке. Крыльцо с пандусом, обшарпанные перила, большая табличка «Ремонт».