В чудесный вечер прекрасного времени года, когда цветет жасмин, и запах его вовсе не удушлив, а свеж и тонок, она решилась… и, рассказывая за чаем историю, добавила что-нибудь от себя. В «от себя» поверили все без исключения, и даже прозвучали аплодисменты.

Пичужка-сказочница приободрилась и как давай врать по полной, а люди верят! Ей стало стыдно: она бога боится, на небо теперь только искоса смотрит и повторяет: «Прости меня, прости меня… Я же красного словца ради. Очень грустно одной… Жаждет душа признания».

И главное, что интересно: как только она скажет чистую, истинную правду, ну все как было, так сразу ей по башке: на тебе, вот ведь какая врушка, врет и не краснеет! Смирилась она со временем и решила, что сказки на то и сказки, чтобы людям было во что верить. В чудо-то всегда проще верить, чем в провал.

А потом Пичужка отважилась и написала несколько сказок. Время, пока она созревала, убежало так далеко вперед, что уже и видеотелефоны изобрели, и радио никто не слушает, всё прямо так из космоса с помощью интернета хватают. Только там так много информации скопилось, до небес! И люди хватают, а усваивать не успевают. И называют это блужданием в тумане. Автора не помнят и повторить толком тоже не могут, а книга хорошая. Послевкусие такое, знаете ли. Интересное. Да-да, атмосфэ-э-эрное…

Написав несколько сказок, отправила их Пичужка издателю. Ей повезло, попался добрый и мудрый человек. Он сказал, что даже Толстому с Достоевским имеет что сказать, так что критиковать такую молоденькую мадмуазель ему не делает чести. Главное, что все равно люди читают.

А она осмелела и начала писать про все подряд. Про все на свете. И забыла, что надо искать себя. Потому что если не искать, то вроде как и не нужно вовсе. Когда человек делом занят интересным и сердцу приятным, то саму себя само собой находишь.

Повезло Пичужке. Первый издатель – он как первый мужчина. На всю жизнь. Не избил критикой и не перехвалил, чтобы глаза не замутило.

А вот потом накинулись грамотные люди. Они назвались филологами. И ничего-то толком объяснить не смогли – кроме того, что Бунин страшно теперь расстроен. А он вообще-то умер уже, Бунин-то.

Пичужка погрустнела. Потому что живого человека расстроить не страшно, его же потом обнять можно и целовать в заплаканные глаза. А мертвого обидеть – это уже очень серьезно.

А ночью Бунин взял да и приснился ей.

– Пиши, – говорит, – хоть как. Научишься потихоньку.

– А вы меня не видели? Я уже много лет саму себя ищу.

– А как же, видел.

– Где, скажите, где?!

– В каждом слове твоем, от которого тепло людям в душе… или если слово стремление задуматься рождает.

– Спасибо большое, я вам очень признательна.

И стала Пичужка жить спокойно и сочинять всякое себе на радость и людям на забаву. А главное, поняла, что те, кто жестко критикует, на самом деле свою боль так выражают. Они не делают хорошо, а только еще больше травмируют. Не обязаны все писать как гении… или ваять скульптуры как боги. Но каждый может выражать себя искусством. И обязательно всех надо хвалить.

Хотя… если «накласть», «текёт», «ихний», «здеся», «ложит», «садит», то можно вздохнуть глубоко с печалью.

Москва, «Фрунзенская».

Покинув полупустой вагон метро, идешь по пустынной станции, трогая кончиками пальцев гладкие прохладные мраморные стены. При проектировании постановление о запрете излишеств не коснулось этого подземного дворца.

Поднявшись на поверхность, зажмуриваешься. Внешний мир набрасывается радостным псом с высунутым языком и счастливыми преданными глазами, который привлекает внимание, виляя хвостом.