Я понятия не имел, кто такой этот Тёрнер, но поинтересоваться не успел, потому как к нам уже направлялся мой старый знакомый и по совместительству бывший клиент виконт Монтини. Помнится, портрет его был огромен и уродлив. Но что поделать – я за натуральность.

Монтини… Грейс скривилась, смешно наморщив носик.

Добраться до своих мест в третьем ряду нам удалось лишь спустя четверть часа, и к тому времени я уже чувствовал себя так, словно весь день разгружал вагоны с углём. Впрочем, удивляться нечему: эта официальная суета всегда меня утомляла, а иногда даже злила. Я одиночка. Я привык к другому. Мне нужны пространство и тишина, а такие вот публичные мероприятия крайне редко оставляли приятное послевкусие.

Но расслабился я практически мгновенно. Едва в зале приглушили свет, и основным его источником стал устремлённый в самый центр сцены жёлтый луч, я откинулся на спинку кресла и прикрыл веки в ожидании наслаждения. А спустя несколько минут величественные стены Ковент-Гардена заполнили рычащие хрипы виолончелей и альтов. И бренная суета вместе с прочими мыслями вмиг покинули мой разум. И лишь расслабленные, чуть испачканные грифелем пальцы касались забытой на коленях, так и не прочитанной программки концерта.

Ледяным весенним горным потоком музыка вливалась в самую душу, остужая внутренности и отрезвляя своей чистотой. Она была целебной, клянусь! Такие звуки не могут нести в себе ничего, кроме исцеления! Это сущее волшебство, созданное благословенными пальцами музыкантов. Я мог бы слушать эту исповедь вечно, качаясь в невесомых тёплых волнах бесконечного океана или представляя себя в удобном гамаке где-нибудь на окраине Эдинбурга, среди вековых дубов и неудержимых, пахнущих свежими травами ветров… но внезапно все звуки исчезают, и зал взрывается овациями.

«Неужели конец? – спрашиваю самого себя, неохотно открывая глаза. – Так скоро?»

– А вот и он, – шепчет Грейс практически в самое ухо, а после ласково берёт меня за руку, словно обещая безмолвную поддержку.

И прежде чем я успеваю что-либо понять, на сцене появляется он. Нет, не так – Он!

Мой незнакомец.

Моё наваждение и моё же проклятие.

Я вздрагиваю, словно через моё тело проходит мощнейшая молния. А дальше все звуки и запахи, все отвлекающие шумы и лица вдруг перестают существовать. Весь мир растворяется, сужается до одной лишь точки, ярко освещённой прожекторным лучом – до Его прекрасного лица.

Как такое возможно? Это насмешка вселенной или подарок судьбы? Как человек, которого я так самозабвенно искал всё это время, мог сейчас стоять предо мною? На расстоянии всего нескольких ярдов. Сущий пустяк. Ничтожная малость по сравнению с целым Лондоном, но… но, клянусь, эти несколько ярдов ощущались бескрайним океаном, преодолеть который у меня не было никаких шансов.

Он стоял в самом центре сцены, в той точке, что обычно отводится солистам, и с лёгкой улыбкой разглядывал зал в ожидании, пока утихнет гул аплодисментов. А я в эти секунды испытывал совершенно неописуемые эмоции: от восторга, потому что наконец-то нашёл его и теперь ни за что не упущу, до неаргументированной здравым смыслом, неподконтрольной логике ревности, потому как глаза его блуждали по чьим угодно лицам, кроме моего.

И если бы в тот миг я был способен рационально мыслить и анализировать, я бы непременно задался вопросом, а знала ли Грейс, на чей концерт привела меня? Имела ли её инициатива выхода в свет дополнительные мотивы или сегодняшний концерт камерного оркестра был выбран случайным образом?..

О, если бы я мог об этом задуматься… Но я не мог. Не мог! Всё, о чём я мог думать – это его лицо. Всё, что я видел перед собою – его лицо. Всё, что я хотел ощущать – его лицо.