– Очень, – повторил он шёпотом, снова поднимая взгляд на меня.

Я откашлялся.

– На самом деле, Кристофер, я здесь не только затем, чтобы ещё раз насладиться вашей великолепной игрой. Я… Нет, вы не подумайте, ваш концерт был поистине божественен и он, безусловно, достоин наивысших похвал…

– Продолжайте, – шепнул он, явно подталкивая меня в верном направлении.

– Для вас не секрет, чем я занимаюсь, – он кивнул. – И я как раз был в поиске подходящей фактуры, чтобы… чёрт, а это сложно. Прошу прощения. Я пытаюсь сказать вам, что… что хотел бы написать ваш портрет и в будущем создать скульптуру. Или бюст. Или статую. Или всё сразу.

Его лицо снова застыло, превращаясь в каменную маску, и я поспешил объясниться:

– Поймите меня правильно: ваше лицо не может оставить равнодушным. И я, как человек, привыкший замечать такие детали, не мог пройти мимо и не заметить эти высокие скулы и удивительную линию челюсти. И нос… И губы. И глаза. Я… Я прошу вас не отказывать мне сразу, а хотя бы подумать. Это…

Он моргнул и перевёл взгляд на хризантему. А я испытал страх. Настоящий животный ужас, потому что только что, кажется, обидел его своей прямолинейностью и наглостью.

– Мистер Тёрнер. Кристофер, я…

– Прошу прощения, но мне нужно идти, – он по-прежнему смотрел в густую зелень. – Это был сложный вечер, поэтому…

– Кристофер! – это прозвучало громче допустимого, но зато он моментально поднял взгляд. – Мне жаль, если я неправильно выразился или…

– Я вынужден уехать в Прагу.

– О…

– Завтра, – он снова улыбнулся, но в этой улыбке не было и следа веселья. Лишь глубокая-глубокая печаль. – Огромное спасибо, что сочли нужным ещё раз посетить моё выступление и… и за хризантему тоже спасибо. Мои наилучшие пожелания вашей супруге.

Он поспешил прочь столь стремительно, что я даже не успел осознать, как быстро всё закончилось. Вот ещё секунду назад у меня была мечта, а теперь… теперь я потерянно смотрю в торопливо удаляющуюся спину и ещё не понимаю, как переживу сегодняшнюю ночь. Как буду жить дальше? Все эти годы… зная, что где-то там есть человек с безупречным лицом и невероятно красивой душой, а я, будучи таким невеждой, столь бесцеремонно потоптался по его чувствам.

Нечто липкое и омерзительное обволокло моё сердце, не давая ему биться в полную силу.

Но прежде чем я с головою окунулся в охватившее отчаяние, удаляющийся силуэт вдруг замер. А после оглянулся.

Несколько секунд Кристофер смотрел мне в глаза, будто пытаясь прочесть какие-то ответы на лишь ему известные вопросы, а после сказал громко и чётко:

– Я вернусь в октябре, Гарольд. В середине октября. Готовьте кисти.

И подмигнул, моментально возвращая моей жизни краски.

Глава 3

24 октября, 1901 год

Стоя у окна в мастерской и в нетерпении теребя кружевную занавеску, я с жалостью наблюдал за случайными прохожими, чьи одежды были перепачканы грязью до самих коленей – настолько щедрой на дожди выдалась нынешняя осень. Заливать начало ещё в конце сентября, но тогда никто и представить не мог, на что вскоре станут похожи наши улицы: сплошная рана на теле Лондона. Кровоточащая, чуть подсыхающая зыбкой корочкой призрачного излечения и вдруг снова начинающая кровоточить. Больно смотреть, ей-богу! Повсюду жижеподобное болото с редкими проблесками брусчатки на возвышениях. И, что наиболее печально, лишь самые отчаянные кэбмены решались выводить своих лошадей в такую погоду. Оно и не удивительно: кому захочется барахтаться в грязи в надежде угодить паре-тройке клиентов, но при этом ежесекундно рискуя то отлетевшим колесом, то перевернувшимся экипажем, а то и вовсе подвернувшей ногу лошадью? Когда небо льёт и льёт свои нескончаемые воды, жизнь в Лондоне замирает. Этот факт остался бы незамеченным мною, если бы сейчас, конкретно в эту минуту, я не сверлил взглядом полупустую улицу, высматривая долгожданный экипаж.