– Жаль, меня там не было, йайа, – сказал Панос, обнимая бабушку. – Я бы так гордился собой!

– Пообещай, что не натворишь глупостей, агапе му, – умоляла кирия Коралис.

Внук не отвечал.

Их разговор услышал Танасис.

– Что за дурацкая выходка! – выпалил он. – Немцы теперь всех нас накажут. Думаешь, они просто так забудут?

– Это был храбрый поступок! – возразил Панос.

– Храбрый? – презрительно фыркнул Танасис. – Эти болваны только ухудшили ситуацию.

Атмосфера между братьями накалялась, сестры тоже не ладили. Новое правительство распустило обожаемую Маргаритой организацию ЭОН, и Маргарита стала еще более вздорной, чем обычно, поэтому Темис приходилось все чаще сбегать к Фотини. В скромном жилище Каранидис она укрывалась от капризов сестры, делала уроки и размышляла о других вещах, нежели о вражеских солдатах на улицах. Гимназию для девочек то и дело закрывали, и Темис заимствовала книги из комнаты братьев, а также тратила отложенные деньги в книжном магазине. У них с Фотини всегда находилось, что почитать.

В начале долгих летних каникул город наводнили не только немецкие роты, но и итальянские. В конце июня прибыли батальоны Муссолини.

Жаркие месяцы девочки проводили дома у Фотини, увлеченно изучая математику и другие науки. Никто не мог опровергнуть истин Пифагора или периодической таблицы. Для богатых или бедных, монархистов или коммунистов ответы оставались одинаковыми. О научных формулах не спорили, и девочки на время забывали о том, как сильно изменился внешний мир.

Они проверяли друг друга на знание химических элементов, пролистывали задачники, заглядывая в ответы, и поставили себе целью учить по стихотворению в неделю. Однажды Фотини разыскала изящный памфлет. Он хранился в одной из маминых книг.

Девочки по очереди прочитали строфы «Эпитафии», поэмы, которую написал поэт Рицос под впечатлением от одной фотографии – на ней мать оплакивала сына, погибшего в ходе бунта[12]. Девочки были слишком юны, чтобы проникнуться такими эмоциями, и сочли стих сентиментальным.

Они хихикали, когда в комнату неожиданно вошла кирия Каранидис.

Мать заметила, что держит в руках ее дочь.

– Что вы тут делаете? – потребовала она ответа и яростно забрала листок.

Фотини понуро извинилась.

– Эти стихи под запретом, – строго сказала мама. – Я спрятала их здесь не просто так.

Мать вернула листок в тайник. Девочки не поняли, в чем провинились, но знали, что обсуждать это не стоит.

– Вам пора возвращаться в школу, – смягчилась кирия Каранидис. – Если она, конечно, открыта.

– Я скучаю по школе, – ответила Фотини.

– А мне кажется, ты скучаешь по Димитрису, – подшутила Темис.

Все три рассмеялись.

Сейчас девочки учились отдельно от мальчиков, но некоторые парни из соседней гимназии флиртовали с ними, поджидая у школьных ворот. Многих привлекала красота Фотини, но ее интересовал лишь один мальчик, при имени которого она краснела.

В жилище семьи Каранидис почти не проникали солнечные лучи, поэтому там сохранялась прохлада. Сидя в доме Фотини и повторяя древнегреческую грамматику перед новым учебным годом, Темис отгораживалась от всего прочего: жары, страха на улицах, мрачной атмосферы Патисии.

Девочки мечтали вернуться в школу, но с наступлением осени уравнения перестали иметь значение: оккупационные силы превосходили по численности население страны, и всех нужно было прокормить. Эту роль возложили на Грецию. Но, кроме того, продовольственные товары вывозили в Германию.

Решение союзников о блокаде Греции только ухудшило ситуацию. Как можно ограничить запасы немцев и итальянцев, не задев греков? Фотини и ее мать очень быстро ощутили последствия.