– Но у тебя есть отец, так?

– В каком-то смысле да, – ответила Темис, решив оставить эту историю на потом.

Всю следующую неделю по пути домой Темис рассказывала подруге о рухнувшем особняке.

– Как-нибудь я отведу тебя на руины. Думаю, их еще не разобрали.

– В Кавале тоже были особняки, – сказала Фотини. – Но они принадлежали плохим людям, владельцам табачных заводов.

– Почему они плохие?

– Ну, владелец одной, где работали мои родители…

– Родители? Твоя мама тоже?

Темис почти не знала детей, чьи матери работали бы. Даже в семьях со скромным достатком, где лишние деньги вовсе не помешали бы, женщины оставались дома, как ее мать.

– Да. Они работали вместе. Мама рассказывала, как они сидели на полу и сортировали табак. Женщины и мужчины, христиане и мусульмане. Они отделяли хорошие листья от плохих и раскладывали по величине.

– Но… – Темис слушала с открытым ртом.

– Думаю, в целом все было нормально, если бы не долгие рабочие часы. Казалось, они все удлиняются и удлиняются.

Фотини замолчала.

– Разве твоей маме не приходилось работать?

Темис замешкалась.

– Когда мы жили в особняке, она весь день хлопотала по дому…

Темис невзначай обронила, что отец почти всегда бывал в море, а за детьми присматривала бабушка.

Упоминание об отце заставило Фотини рассказать про своего.

– Мой отец умер, – с грустью произнесла она. – Поэтому мы переехали в Афины.

Темис не знала, что сказать. Ее мать пусть и не рядом, но была жива, а отец изредка навещал их.

– Я тоже нечасто виделась с отцом, – вздохнула Фотини. – Он возвращался поздно домой с собраний, а когда приходил, они с мамой всю ночь разговаривали и писали речи.

– Какие речи?

– Обращение к работникам. На заводе. Под глазами у папы были огромные темные круги, он все время читал газеты и книги и допоздна засиживался за кухонным столом. Но как-то вечером за мной присматривала тетка, а мама задержалась на работе. Я не могла уснуть, и тетя подогрела мне молока. Она тоже волновалась. Вдруг я услышала ключ в замочной скважине. Наконец пришла мама.

Темис заерзала, словно оттягивая следующий момент.

– У нее было грязное лицо, даже в тусклом свете я заметила ссадину на щеке, будто мама упала. Она пыталась заговорить, но слова не шли. Немного успокоившись, она все нам рассказала. Была демонстрация. Работники просили увеличить зарплату и улучшить условия труда. Их атаковала полиция. Некоторые пострадали.

– А твой отец…

– Его убили.

Между девочками повисла пауза, что случалось очень редко. Темис стало неловко, она не знала, что сказать.

Заговорила Фотини:

– Все уже в прошлом. Мы снова упаковали вещи и прибыли в Афины. Мама сказала, что нищета ее не заботит. Она не останется там, где начальники убивают работников. Она не будет рабыней. Не потерпит несправедливости. Она так сказала.

Несправедливость. Темис много раз слышала это слово, но в основном когда ругались дети – из-за неравных кусков пирога или исключения из игры. Да и ее саму постоянные нападки Маргариты познакомили с этим понятием.

Фотини зарыдала, и Темис впервые загрустила из-за человека, которого не знала. Она тоже заплакала, сочувствуя утрате подруги.

За обеденным столом тем вечером Темис поделилась печальной историей Фотини с бабушкой, братьями и сестрой.

– Значит, твоя новая подружка из коммунистов? – спросил Танасис.

– Нет, – сказала Темис, возражая старшему брату так, как не могла возразить сестре.

– Ее отец отстаивал свои права, – вступился Панос за младшую сестру. – Я слышал о торговом профсоюзе в Кавале. Они протестовали…

– Зачем? – вмешалась в разговор Маргарита. – Какой смысл?