Большевистские войска перегруппировывались, откатившись в степь на три километра восточнее. Но за нашей спиной, мы это чувствовали, подручные коммунистов были в засаде, готовые к удару.

Восточный фронт в декабре 1941 года был капризен, изменчив, как рисунок пляжа. Каждая армия рейха несла на него свою волну по максимуму своих возможностей. Каждая часть в конце октября оказывалась увязшей в предательских поселках, имея пустые зоны слева и справа, зная лишь приблизительно намерения и расположение врага, который так же наступал изо всех сил в беспорядке, часто походившем на водевиль.

Благодаря распутице красным удались некоторые военные операции: они отвоевали Ростов; из-за нехватки бензина немцы должны были или оставить его, или сжечь там сотни грузовиков.

Осмелев от этого локального успеха, Советы ободрились и на востоке Донбасса, на левом крыле нашего участка. От Славянска до Артемовска их атаки были крайне яростными.

Русские давили на нас главным образом в двадцати километрах северо-восточнее наших блиндажей. Перед нашими позициями в Щербиновке враг сначала не атаковал активно, поскольку, как и мы, погряз на местности, которая оттаивала, как если бы ее положили в горячее озеро.

Наше тыловое обеспечение тратило пятьдесят часов или более, чтобы преодолеть двадцать километров, отделявшие нас от складов в станице Константиновской. Даже ни один мотоциклист не мог проехать. Лошади подыхали в дороге на исходе сил, падая мордами в грязь.

Щербиновка стала абсолютно невыносимой, отвратительной. Повсюду оттаивавшие испражнения отравляли воздух. Загаженность и нищета города трагически свидетельствовали о том, что сделал советский режим с крупными пролетарскими центрами. Оборудование угледобывающей промышленности использовалось с 1900 или с 1905 года, приобретенное в благоприятные времена импорта из Франции.

Шахты, взорванные отступавшими большевиками, были непригодны для использования.

Так было со всем промышленным оборудованием оккупированной России. Систематично, с дьявольским профессионализмом, команды советских специалистов-подрывников разрушали заводы, взрывали шахты, склады в каждом промышленном районе, в каждом городе, в каждом пригороде.

Выжженная земля! Выжженные недра!

Даже лошади были забиты и сброшены в шахты. Тошнотворный запах этих гниющих животных распространялся по всей округе, так как вентиляционные люки шахт выходили прямо на улицы.

Эти ямы были едва прикрыты полусгнившими досками. Из этих ям обыкновенно беспрерывно выделялся углекислый газ и удушающие испарения падали.

Советы эвакуировали или разрушили все снабжение города. Народ кормился чем угодно. Изысканными блюдами были куски сдохших лошадей, валявшихся в грязи. Люди яростно вырывали их друг у друга.

Мы должны были застрелить неизлечимо больную лошадь, покрытую отвратительными гнойниками. Мы не успели даже сходить за телегой, чтобы перевезти труп за город. Двадцать человек бросились на это, отрезая и хватая еще дымящееся мясо.

В конце концов осталась лишь требуха, кишки, еще более отвратительные, чем все остальное. Две старухи бросились и на это, на желудок и кишки, разрывая их каждая на себя. Рубец лопнул, облив обеих женщин желто-зеленой смесью. Та, которая оторвала больший кусок, убежала, не вытерев лица, дико прижимая к груди свою добычу.

Под стать этим чудесам были и места дислокации части. Когда мы возвращались с наших позиций, мы набивались в школьные помещения, недавно построенные государством: три длинных постройки, называемые современными, точно в таком же стиле, как мы видели начиная с Днепропетровска. Первый солдат, захотевший вбить гвоздь в стену, чтобы повесить свое оружие, сразу пробил ее одним ударом молотка. Паркетный пол состоял из расщепившихся досок, между ними гулял воздух. Под этим импровизированным полом открывалась пустота, поскольку здания стояли лишь на нескольких сваях.