Завершив все приготовления, молодой господин Янь наконец-то сел.

Ли Юня это не удивило. Для него дашисюна будто не существовало, но Хань Юаня увиденное, казалось, потрясло до глубины души. Выражение его лица было таким же, как когда он восклицал «Что здесь такое написано?!».

Снисходительно наблюдая за всем происходящим, даже вечно саркастичный Чэн Цянь потерял дар речи.

Так началось утреннее занятие четырех учеников Мучунь чжэньжэня, не испытывающих друг к другу ничего, кроме неприязни.

Возможно, неровное блюдце и ржавые монеты действительно были полезны и учитель каким-то образом предвидел эту сцену. Во всяком случае, он выглядел хорошо подготовленным.

С полузакрытыми глазами Мучунь чжэньжэнь поднялся на помост, полностью игнорируя тихое, но явственное противостояние своих непослушных учеников.

– В качестве сегодняшнего утреннего занятия я хочу, чтобы вы вместе со мной прочитали «Канон чистоты и покоя».

Этот священный текст вовсе не был «Каноном Верховного достопочтенного Владыки Лао о чистоте и покое»[51], как могло показаться по названию. Строки этой неописуемой ерунды невесть о чем, видимо, были выведены рукой самого учителя и повторяли одно и то же.

Вероятно, чтобы показать чистоту и покой максимально отчетливо, Мучунь чжэньжэнь при чтении растягивал каждый слог вдвое. Этот протяжный говор почти душил его, в результате чего в конце каждой фразы голос учителя вибрировал. И без того непонятные слова звучали вычурно. Все это делало учителя похожим на безумную лаодань с поджатыми губами[52].

Очень скоро у Чэн Цяня зазвенело в ушах, да так громко, что сердце ушло в пятки. Мальчик невольно забеспокоился, что учитель задохнется, если продолжит в том же духе.

В конце концов Мучунь чжэньжэнь запыхался и замолчал. Он неторопливо отхлебнул из чашки, чтобы смочить горло, и Чэн Цянь поежился. Мальчик с нетерпением ждал высоких рассуждений наставника, но вместо этого снова услышал до тошноты протяжный голос Мучунь чжэньжэня.

– Хорошо, давайте прочтем еще раз, – затянул старик.

Чэн Цянь промолчал.

Вдруг кто-то бесцеремонно похлопал его по плечу. Кто бы мог подумать, что дашисюн возьмет на себя инициативу и первым заговорит с ним?

– Эй, малыш, – сказал Янь Чжэнмин. – Подвинься в сторону и освободи мне место.

Дашисюн был самым драгоценным сокровищем клана Фуяо. Если он просил освободить место, Чэн Цянь не мог пойти против его воли.

Хватило одного лишь взгляда, чтобы стоявший поблизости слуга с радостью пододвинул молодому господину «кресло красавицы»[53]. Янь Чжэнмин откинулся на спинку и нагло закрыл глаза, ничуть не стыдясь присутствия учителя, а затем и вовсе задремал в грохочущем «покое» чтения.

Понаблюдав за ним некоторое время, Чэн Цянь обнаружил одно из достоинств монстра и по совместительству его дашисюна: он не храпел во сне.

Но, похоже, все присутствующие уже привыкли к такому поведению. Пока дашисюн бесстыдно дремал, второй шисюн спелся с четвертым шиди, да и о Чэн Цяне не забывал, беспрестанно ему подмигивая.

Из четырех учеников только Чэн Цянь с терпением относился к своему учителю. Его снисходительность граничила с суровостью, но также не исключала верности и педантичности. Во всем этом хаосе именно Чэн Цянь сидел неподвижно, как гора, и заканчивал «обычное утреннее чтение». Только благодаря ему урок окончательно не превратился в монолог. Чэн Цянь следил за своим учителем с начала и до конца утренних занятий.

Увидев, что Чэн Цянь не обращает на него внимания, Ли Юнь закатил глаза и, явно задумав что-то, вытащил из рукава маленькую фарфоровую бутылочку. Он потряс ею перед Хань Юанем, прошептав: