И путникам, обрадованно ускорившим шаг, вдруг ударил в нос отвратительный, сырой, гнилостный запах старого болота, запах, в котором к застоявшемуся духу жирной тины, гниющих водорослей и перепревшего мха примешивались, казалось, и сладковатые миазмы разлагающихся трупов.

Калитка была не заперта. Мужчины вошли во двор и в нерешительности остановились, увидев солидных размеров собачью конуру.

Двор представлял собою неправильный четырёхугольник, ограниченный с одной стороны стеной дома, за которым возвышались исполинские ели густого и мрачного леса, напоминавшего гиблый лес из русской сказки. Правее дома располагался небольшой огород, давно заброшенный и поросший лопухом и крапивой. С противоположной стороны от дома вдоль дороги возвышался невысокий забор с калиткою, через которую вошли гости, а правее калитки стоял не то сарай, не то времянка из старого потемневшего от времени тёса с одним-единственным кривеньким оконцем, наполовину застеклённым, а наполовину забитым фанерой. Слева была самая узкая часть двора, где стояла только большая конура, позади неё – огромный тополь, в нижней половине лишённый ветвей полностью, а в верхней, вследствие раздвоения на две могучие ветви, покрывавший своею густою сенью почти половину дворовой территории. С одной стороны от будки совсем близко располагалась калитка, а с другой стороны – угол дома с крыльцом. Наконец, напротив конуры, справа от калитки, после огорода и времянки виднелся опять забор, защищавший двор всё от того же леса, нависавшего и там и норовившего, казалось, смести забор и заполнить внутреннее пространство двора своими колючими старыми ветвями, длинными, как руки душителя.

Путники всё ещё топтались возле калитки, настороженно косясь на внушительное собачье жилище и не решаясь идти дальше. Однако ни лая, ни рычания из конуры не последовало, а так как собака в ней определённо обитала, что угадывалось по редкому лязгу цепи, шорохам и тяжким вздохам в будке, то охотники справедливо решили, что пёс очень добрый и не приучен к несению сторожевого долга. Они осторожно, с опаской друг за другом прошли мимо пса, подошли к крыльцу, и Волчара, поднявшись, негромко постучал.

Луна светила ему в спину неполным, но ярким серпом, побеждавшим сияние звёзд, и в её свете отчётливо была видна старая тяжёлая дверь с облупившеюся местами краской, за которой не угадывалось ни звука. Однако свет в окне горел, и стоявшему последним Шалашу почудилось даже, будто в другом, тёмном окне кто-то осторожно приблизился к занавеске, отчего она шелохнулась, а затем, приплюснув к ней лицо вплотную, напряжённо вглядывался во двор. Волчара уже поднял руку постучать вторично, но Шалаш сделал ему знак не делать этого. Повинуясь безотчётному порыву, он подошёл на цыпочках к тёмному окну и приложил лоб к стеклу, столь же напряжённым взором пытаясь угадать фигуру, которая там пряталась. Он не был уверен, что на него тоже смотрят, и скорее представил себе, чем увидел тощую, с большой головой, медленно отошедшую от занавески тень, похожую на привидение. Отчего-то мурашки быстрой сыпью прошли по его затылку и спине, и он передёрнулся.

В этот момент издали в лесу заухала сова – и вдруг внезапно замолчала, словно остановленная кем-то насильно.

Наконец Волчара всё же решился постучать вторично и, намереваясь произвести ряд постукиваний костяшками пальцев по двери, успел нанести лишь один негромкий удар, после чего пальцы его провалились в пустоту, ибо дверь неспешно и без скрипа отворялась, словно влекомая потусторонней силой. Волчара застыл с поднятой рукою, наблюдая, как дверь медленно, слишком даже медленно открывается, и удивляясь, что за нею не показывается фигура человека. Вот дверь уже полностью распахнулась, но в чёрном проёме было по-прежнему пусто. Словно заворожённые, они смотрели в этот проём, испытывая невесть откуда взявшееся желание развернуться и бежать от этого дома куда угодно, хоть бы и обратно в тот же тёмный и холодный лес, напитанный болотными испарениями.