– Ещё!

– А ты не такая простая как кажешься! – не скрывая восторга сказала Вика.

С этими словами она снова привлекла подругу к себе и вновь прильнула к губам вошедшей во вкус женщины. Усадив её на стул, Вика одной рукой, с невероятным проворством, прямо из под платья стянула с Гениной мамы трусики. Затем, уверенным, очевидно привычным жестом, она раздвинула ей бёдра и щёлкнув пальцами, на секунду оторвавшись от губ подруги, скомандовала:

– Цыган, ”киска”!

Дог снова заскулил и опять, словно чего-то испугался, поджал хвост. Ткнувшись черным носом, теперь уже в промежность мамы, пёс охотно принялся чавкать её вульвой. Вика взяла руку подруги и сунула себе под платье, а сама обеими руками начала ласкать её грудь. Та, положив другую, свободную руку на голову собаки, вновь затрепетала под умелыми ласками двух любовников.

Гена стоял на ящике наблюдая за волнующей сценой страсти и не понимал, как он ещё не упал? Кухня плясала у него перед глазами, член стоял, но его сознание отказывалось верить, что всё это происходит наяву. В настоящий момент, со стыда за маму, он был готов провалиться сквозь землю, прямо вместе с ящиком! Два чувства боролись в юноше: чувство постыдного возбуждения и чувство отвращения к матери за то, что она поддалась соблазну. К этим двум примешивалась ревность к Вике. Шустрая сексуальная плутовка так вероломно совратила его маму! Она так легко подбила её изменить своему мужу – отцу Гены!

”Вишенкой на торте” стала досада на себя – любимого. Это, по-ощущению напоминающее чёрный пахучий гудрон, чувство прилипло к совести юноши и довершало душевные метания молодого человека. Дилемма заключалась в том, что совокупность перечисленных ранее гнусностей, почему-то, не вызывала рвотного рефлекса, а наоборот – усиливала его возбуждение.

– Подрочи! – вдруг откуда-то слева послышался шёпот, перешедший в тихое хихиканье. Гена резко отстранился от окна и, чуть не упав назад, спрыгнул с ящика. Он вгляделся в ночь. После освещённого окна глаза не сразу привыкли к ночному сумраку и юноша, как ни старался, ничего не мог разглядеть в темноте. Когда же, спустя несколько минут, глаза адаптировались, Гена всё равно не увидел никого, кто мог бы с ним разговаривать, лишь кусты сирени, да грядки мирно ютились в ночи. ”Наверное это снова игры разума, подвергшегося воздействию алкоголя”, – подумал он. Юноша вновь поглядел на освещённое окно не зная, как лучше поступить. Внутри бушевало желание ворваться в дом и устроить скандал. В то же время он понимал, что это как-то неделикатно будет. Тем более там его мать. Гена представил, как совестно ей будет, если она узнает, что он в курсе происходящего, и ему стало её жалко.

Однако, через секунду в его воображении, на фоне двух стонущих, занимающихся ”блудом” женщин, возник образ его отца, который, не ведая, что тут происходит, спокойненько сидел дома перед телевизором и смотрел футбол. Гене стало жалко и отца. Негодование и мужская солидарность победили, и он направился к крыльцу. Юноша не представлял, как он сможет теперь, после увиденного, смотреть в глаза Вике, а своей маме – подавно. Специально, чтобы его услышали и успели прервать своё постыдное занятие, нарочито громко, протопал он по ступенькам и вошёл в дом.

Здесь было тихо и темно. Гена снял обувь и босиком дошёл до кухни. Там никого не было. В нечётком ночном освещении, скупо падающем сквозь неприкрытую занавесками фрамугу окна, он различил, что со стола убрано, а Цыган мирно сопит в углу на своей подстилке. Юноше стало не по себе. ”Что со мной? – испуганно подумал он. – С катушек я, что ли, съехал?!” Он не раз слышал, что алкоголь убивает нервные клетки мозга, он тут же это вспомнил, сопоставил и, как принято говорить у молодёжи, ”сел на измену”. ”Мне срочно нужно поспать! – думал он. – Просто лечь и поспать, а завтра утром всё снова будет как прежде – нормально!”. Несмотря на то, что он хотел попутно ”отлить”, Гена не пошёл в туалет. Быстро миновав уборную, он прошмыгнул в приготовленную ему комнату.