– Я не хочу умирать, – шепчет Ист. – Я хочу любить тебя. Везде и всегда. Везде и всегда…

Роннин закуривает. Ист ходит по камере. Пять шагов вперед, разворот. Пять шагов назад, разворот…

Яблоневый сад снова начинает цвести. Ребенок улюлюкает. Птицы летают между деревьев.

Марша. Жена Саймона Йена. Супружеская кровать была большой и холодной. Одиночество пряталось по углам невидимыми силуэтами, наблюдало, мешая заснуть. Слишком долгая ночь. Марша включила ночник, взяла книгу. Легкое чтиво распадалось на слова. Смысл ускользал. Предложения были разрозненными. Идеи автора непонятными. Сюжет – чужим и неспособным захватить своей увлекательностью…

Это не был идеальный брак. Марша отложила книгу. Всего лишь мужчина и женщина. Всего лишь совместное проживание и мечты о будущем. Ремонт дома. Новая машина. Пальто на зиму и сапоги на осень. Саймон уехал в начале лета, а сейчас уже моросили дожди и желтые листья опадали с деревьев. Любила ли она его? Может быть. Когда-то. Особенно когда он был рядом. Но он ушел. Сказал, что жизнь потеряла для него прежний смысл, собрал вещи, трахнул напоследок, вызвал такси и уехал на вокзал. Марша лежала под ним и думала о той бабе, на которую он меняет ее. Ночь была теплой, и Марша вышла на крыльцо в ночной рубашке. Желтое такси остановилось возле забора. Саймон не оглянулся. Захлопнул дверку, и Марша услышала, как он сказал водителю: «Трогай». Наверное, потерять человека, с которым прожил не один год, равносильно тому, что для генерала сдать в военное время вверенную ему армию, или тоже, что для капитана видеть, как тонет его корабль. Черные воды смыкаются над судном, а он стоит на спасательной шлюпке и думает о чем-то. Марша в ту ночь тоже о чем-то думала. А потом появился сердобольный Ангер, и замешательство сменилось грустью. День за днем. Ночь за ночью. И еще один сюрприз. Примерно через месяц, как уехал Саймон. Девять из десяти тестов на беременность дали положительный результат. Марша смотрела на тот, что был отрицательным, и тоже о чем-то думала. А черные воды смыкались над тонущим судном. Глубже. Еще глубже. На самое дно.

– Ты знаешь, кто отец? – спросил Ангер, когда они лежали в постели, кутаясь в потные простыни.

– Не ты, – честно сказала Марша.

– Хорошо, – сказал Ангер, выкурил сигарету и трахнул ее еще раз.

Глубже. На самое дно. А капитан стоит на спасательной шлюпке и не может плакать…

Стой, Кевин!

Лео впереди тебя останавливается так резко, что ты едва не наталкиваешься на него. Он оборачивается и говорит, что вы стоите возле святая святых «Тюрьмы 308». Прочитай название на ржавой двери, выкрашенной в синий цвет: «Прачечная». «Тоже мне святыня!» – думаешь ты. В нос бьет запах хлорки и прелого белья. Какой-то человек роется в грязной одежде. Он оборачивается, и ты видишь его изуродованное шрамами лицо. Лео говорит, что этого уродца зовут Вечный Даун. Говорит, что он уже давно отсидел положенный ему срок, но кому он теперь нужен «такой симпатичный». История о том, как человека сварили в одном из этих котлов, кажется неправдоподобной и надуманной. Ты встречаешься с ним взглядом. Думаешь: неужели его мозги сварились вместе с кожей? Нет. В этих глазах слишком много мыслей.

– Больно, – шепчет Даун. – Очень больно.

– О! – весело восклицает Лео. – А я и не знал, что он разговаривает!

– Больно. Очень больно.

– Не слушай его, – говорит тебе Лео. – Он не может ничего чувствовать. Совсем ничего.

– Больно вот здесь, – говорит Даун и бьет себя кулаком в грудь. – Вот здесь.

Конец ознакомительного фрагмента.