Я прошла вперед и положила руку на калитку. София подняла голову и увидела меня.

Первой ее реакцией была радость, в этом не могло быть никакого сомнения. Лицо Софии расплылось в улыбке, темные глаза засветились. Потом, хотя она и не двинула головой, мне показалось, что она бросила быстрый взгляд назад, в дом.

Я отворила калитку.

– Можно зайти к вам поговорить? – Я знала, что хотя такой прямой вопрос мог показаться бестактным, но по правилам гостеприимства он не мог остаться без положительного ответа.

– Конечно.

Что-то ее беспокоит, подумала я.

– Ваш муж ушел?

Она как-то боязливо посмотрела на меня, хотя привычные ловкие движения помогали ей выглядеть раскованно, как помогает иногда сигарета в очень сложных ситуациях. Затем она перевела взгляд на маленький костер во дворе, над которым кипела в котле вода.

– Он не приходил еще. – Потом, слегка привстав: – Прошу вас, садитесь.

– Спасибо!.. О, пожалуйста, прядите, не останавливайтесь, я так люблю наблюдать за этим…

Я вошла в крохотный дворик и, повинуясь ее жесту, села на скамейку около дверей под фиговым деревом. Я стала нахваливать ее искусство, восхищаясь ровностью нитки и вертя в руках кусок сотканной ткани, который она мне показала. Забыв о своей робости, она отложила работу, чтобы принести показать мне еще образцы своего тканья и вышивки. Я встала со скамейки и без приглашения прошла за ней внутрь.

В доме были две комнаты, не разделенные дверью, – просто прямоугольный проем в стене. Гостиная, напрямую выходившая во двор, была безупречно чистой и очень бедной. Пол земляной, утоптанный до каменной твердости, половину его покрывал ковер грязноватого желто-коричневого цвета с проплешинами. В одном из углов – маленький очаг, которым не пользовались в это время года. В задней части комнаты – широкий выступ фута на три от пола, он, очевидно, служил кроватью и был покрыт односпальным, с красно-зеленым рисунком одеялом. Закопченные от зимнего дыма стены еще не были заново побелены. Тут и там в стенах были ниши, а в них – украшения и дешевые, когда-то яркие, но выцветшие фотографии. Одна – на почетном месте – ребенка, мальчика лет шести, а за ним – нечеткая, видно сильно увеличенная фотография молодого человека в полувоенном костюме. Он был красив и выглядел весьма самоуверенным. Мальчик был очень похож на него, но стоял робко. Муж, предположила я, и погибший ребенок? Я поискала семейную икону и, не увидев ее, вспомнила, что мне говорил Тони.

– Мой малыш, – сказала София позади меня, она вышла из соседней комнаты с ворохом лоскутов и тканей.

Она не выразила ни возмущения, ни удивления, обнаружив, что я последовала за ней в дом. Она печально смотрела на фотографию и (я могла бы в этом поклясться) ни о чем больше в эту минуту не думала.

– Он умер, теспойнис, когда ему было семь лет. Весь день хорошо себя чувствовал и в школе, и после играл. На следующий день вдруг раз – и умер. На то воля Божья, чтобы больше у меня детей не было.

– Извините, а это ваш муж?

– Да, это мой муж. Посмотрите, вот подушка, которую я вышила в прошлом году…

Она начала раскладывать вещи на солнце около двери. Я склонилась над ними, но повернулась так, чтобы мне была видна задняя комната.

В ней царил полумрак: ставни закрыты – от солнца. Небольшая продолговатая комната-коробка с двуспальной кроватью, деревянным стулом и столом, покрытым розовой скатертью с кисточками, у окна. Весь дом, казалось, был открыт взору…

София продолжала выкладывать свои работы.

– А теперь, если вы посидите тут в прохладе, я принесу вам мятный напиток, который сама готовлю.