– Заговор против короны - и даже мое покровительство ничем не смогло помочь.

– Вы сожалеете? – тихо спросила я.

– Сожалею? – граф удивленно на меня посмотрел, а затем задумался. – Пожалуй, да, это можно назвать сожалением.

Дальше мы шли молча, я думала о Сашке: ищет ли он меня? Очень хотелось, чтобы искал. И чтобы мать наконец вспомнила, что где-то в России у нее есть дочь, и тоже хоть немного заволновалась. Хотя на нее надежды мало, она звонила мне из Техаса раз в месяц и то затем, чтобы узнать номер перевода. Я сдавала ее двушку в центре столицы и ежемесячно отправляла в Америку полученные от квартирантов деньги. На этом наше общение и заканчивалось. У нее своя жизнь, у меня своя. И зря Сашка думает, что если мы поженимся, квартира достанется мне. О чем думал граф, я не знаю, но его рука на моей ладони слегка подрагивала.

– Адель, – промолвил он, когда мы остановились перед огромными расписными дверями. – Сколько вам лет?

– Девятнадцать, – честно ответила я.

Граф смотрел на меня с недоверием, а когда до него дошло озвученное мной число, застонал.

– Придурок! Ты же несовершеннолетняя! – он резко перешел на ты.

– Почему это? – обиделась я. – Уже год как нет.

– Богиня, да ты ребенок! В нашем мире совершеннолетие наступает в двадцать два, – глядя на меня с жалостью, произнес граф. – Мне жаль.

– А в нашем – в восемнадцать, – мне стало обидно, что он считает меня ребенком, хотя если теперь они вернут меня домой, то я готова и семнадцатилетней назваться. – Отправите меня назад? – с надеждой спросила я.

– Исключено, – с искренним сожалением сказал граф. – Тебя одобрили грайи. А сколько вы живете?

– Восемьдесят-девяносто лет, – не стала скрывать я. – А вы?

– Значительно дольше, – уклончиво ответил Лерой. – Теперь ясно, отчего у вас так рано отдают замуж.

Э… А при чем тут замуж?