Когда я просыпаюсь, туман загорается розовым и лиловым. За его космами нежно голубеет и лиловеет небо; тихо дышат деревья. Солнце глядит на меня через листья и смог.

Мы с родителями (и Тиу) на одном такси, Мишутка с Димасом – на другом. Сейчас стоим все вместе и ждём, пока наши водители позавтракают. Разминаем ноги, потягиваемся. Я заново вспоминаю сладкий, пряный запах индийского воздуха. Он тяжёлый тут, но, чем выше в горы, тем чище и невесомее станет.

Вы все берём чай. Чай масала. Ох!.. Я могу тебе сварить в Петербурге, но такого, как тут, нигде больше не попробуешь.

Его подают в маленьких глиняных стаканчиках с кривым дном. Крепкий, чёрный, с жирным молоком, перцем, имбирём и сахаром. В обычной жизни я посчитала бы чай с сахаром извращением, уж простите, но этот, которым можно наесться, сладкий, как здешний воздух, мягко-молочный, как вода в Ганге, перчёный – это один из самых прекрасных напитков на свете. Я по нему скучала.

Я помню, с каким лицом папа брал первый за поездку стаканчик чая почти два года назад. Только теперь я понимаю, что для него это значило.

.

Ришикеш поначалу может обескуражить. Ты приезжаешь, и тебя накрывает гвалт. Движегие не улицах сумасшедшее. Коровы идут вперемешку с машинами, мотоциклами, велосипедистами, тук-туками, собаками и пешеходами. Посреди улицы они могут остановиться и развернуться, или лечь, или справить нужду. Тротуара нет, пешеходы просто жмутся к обочине дороги. В нескольких сантиметрах от тебя то и дело проносится что-то пугающе тяжёлое и с мотором. Торговцы фруктами катят свои тележки – прямоугольные платформы с ржавыми колёсами – а на них бананы, яблоки, и кокосы – все подгнившие и запылённые.

Перед улицами на огромных плитах, в металлических здоровенных кастрюлях что-то готовят, многоцветное, пахучее и жутковатое. И варят чай – тот самый. Ходят рыжие монахи, старики и калечные – просят милостыню. Вот впереди бредёт дед с причудливым музыкальным инструментом и наигрывает – под его музыку хочется покачаться, зажмурившись, или долго смотреть на горы.

Пахнет специями, чаем, благовониями, машинными газами и продуктами жизнедеятельности коров.

Мама в ужасе. Она оглядывается потерянно и злобно и не может понять, почему я такая счастливая. У неё тотальная брезгливость: к посуде, из которой нам предстоит есть, и к еде, к земле, по которой идём, к воздуху, которым дышим.

Я сама не понимаю, почему я чувствую себя здесь дома. Почему мне здесь так хорошо, как будто это место любит меня. Оно являет себя простосердечно и искренне, какое есть, и точно смушённо улыбается. Оно с неумелой нежностью держит тебя на грязных руках своих улиц. Говорит: «Вот я. Ну да, какое есть, но мне жить хорошо. И пусть тебе будет со мной хорошо».

.

В номере нет горячей воды. Я моюсь под холодной. Из высокого узкого окошка идёт солнце и поджигает струи белым золотом. Я встаю под них, и мне вдруг становится очень просто и счастливо: я всей душой чувствую, что вода – понимаешь, просто вода, которая льётся сверху – огромное Благо. Прямо Благо, как верующие говорят.

.

Воду в Индии надо пить, не касаясь губами горлышка. Вливаешь в рот струю через край. У меня до сих пор часто не получается не облиться.

.

При входе в каждое помещение надо разуваться. Чтоб не забыть, достань разок из памяти вид уличного асфальта.

.

Вечером мир заполняется мягким рыжим сиянием. Медленно просыпаются разноцветные фонари. Баньяны нежатся в закате и шелестят – интересно, это они друг другу сказки рассказывают, или философствуют, или каждый из них так сам с собой думает вслух? На деревьях мигают гирлянды. Каждый цветной огонёк – отголосок огня-солнца, лениво и величаво ползущего поцеловать гору.