Но так было не всегда. Первые четырнадцать лет своей жизни я была очень одинока и несчастна. Сейчас уже даже и не вспомню, был ли хоть один человек из всех людей, которые меня видели и знали в то жуткое время, не указавший мне на мою неполноценность. Родители своим детям часто запрещали дружить со мной и даже разговаривать, вероятно, полагая, что моя болезнь может быть заразной. Помню, как учительница в школе громко, на весь класс, делала мне замечание:

– Соболева! Ты ручку в руках неправильно держишь! Возьми сейчас же ручку правильно, как все дети!

Я очень стеснялась своих деформированных суставов и поэтому тихонько, почти шёпотом, отвечала ей:

– Я по-другому не могу, у меня не получается… Пальцы болят…

А она не унималась:

– Тогда что ты делаешь в школе для нормальных и здоровых детей?! Иди в другую школу, где больные и дебилы учатся!

И весь класс заливался смехом…

Я захлёбывалась слезами, мне было очень стыдно за себя, за свои некрасивые, тугоподвижные суставы, за то что я такая уродина. А на переменках дети издевались надо мной и часто били. Иногда они специально «подставляли» меня перед учителями, чтобы потом посмеяться, наговаривая, будто я совершила какой-нибудь ужасный поступок, естественно, несуществующий. И тогда учительница в большом возбуждении и с дьявольским блеском в глазах вызывала меня к доске и вместо урока, пока не прозвенит звонок, позорила и оскорбляла перед одноклассниками с обязательным указанием на мою неполноценность. Причём оправдываться было бесполезно, да я и не оправдывалась. Мальчишки и девчонки из школы придумывали всё новые и новые забавы относительно меня, и в итоге на торжественной линейке в день, когда всех детей принимали в пионеры, меня попросту не приняли… Это стало для меня полной неожиданностью, ведь я с трепетом ждала того самого дня! Я заранее купила и выгладила пионерский галстук, надела парадную форму с белым фартучком и выучила наизусть клятву. Но оказывается, уже несколько дней вся школа знала, что в пионеры меня со всеми на торжественной линейке принимать не будут, а от меня это тщательно скрывалось. И взрослые, и дети придумали для себя новую забаву. Поводом моего жесточайшего позора на торжественной линейке послужило давнее прозвище нашей классной руководительницы Вобла Сушёная, якобы придуманное, естественно, мной и распространённое тоже мной по всей школе и даже за её пределами.

Но на самом деле я и вправду так её называла. Все называли. Более того, когда я только пришла в эту школу, в первый же день бывалые ученики мне рассказали о её прозвище. Согласна, это некрасиво, и я не знаю, как сейчас, но во времена моего детства, ученики часто давали различные прозвища своим учителям. Эта участь не обошла и нашу классную руководительницу. Вероятно, кто-то ей дал это прозвище из-за её чрезмерной худобы. Учительница была озлобленной на весь мир, высокой, сгорбленной и очень худой. А ещё она ненавидела детей. Своих подопечных, Вобла Сушёная называла исключительно «пни с глазами», а на уроках часто срывалась в истерику и лупила своей указкой детей, как говорится, «куда придётся». Но, конечно же, не всех! Были у неё любимчики, перед ними она просто «стелилась». Уже тогда мне казалось чем-то постыдным и неудобным взрослому человеку так заискивать и «сюсюкаться», причём на глазах у всего класса, с ребёнком-любимчиком, который не просто урок не выучил и опоздал, но и вёл себя из ряда вон непозволительно. Но почему-то классная руководительница предпочитала этого не замечать у таких деток. Любимчики были неприкосновенны. И от них нужно было держаться как можно дальше, потому что эти дети, прекрасно осознавая своё вольготное положение, не гнушались ежедневно им пользоваться. Чаще, именно из-за них-то мне и попадало от Воблы Сушёной. Её любимчики наговаривали гадости и сплетничали в мой адрес. И учительница театрально хваталась за сердце, визжала на весь класс, оскорбляла меня и била своей указкой.