Сейчас наступило время прилива, и волны достигали края забора. Ночью, когда прилива не было, Робин могла бы спокойно обойти этот забор, даже не замочив ног, и обустроиться за ним, но она всегда забиралась на чужую территорию с огромной неохотой.

Ничего, местечко в дюнах тоже отличное, подумала она.

Подростки так и не нашли меня.

Если, конечно, вообще пытались.

– А это что еще за прекрасная незнакомка?

Робин обернулась на голос. На гребне дюны, сразу за местом ее ночлега, стоял мужчина. Бомж. Пожилой и тучный, в грязной одежде, с узловатым посохом в руке. При мысли о том, как долго он мог за ней следить, она содрогнулась. Неужели он подглядывал, как она переодевалась?

– Профессор Е. А. Поппинсак, – представился он, снимая шляпу – выцветший коричневый котелок. За ленту на тулье были заправлены красные перья, торчащие по бокам, точно крылышки Меркурия. Мужчина был лыс, зато обладал густыми усами, лихо закрученными на концах. Одет в грязную куртку из оленьей кожи с бахромой, трепещущей на ветру, и клетчатые штаны, которые уместнее смотрелись бы на игроке в гольф, чем пляжном бомже. – Доброго утра, дорогуша. Позволите составить вам компанию за чашечкой чая?

Робин покачала головой.

– Простите, – сказала она, – но у меня ничего нет.

– О, зато у меня все есть. Надеюсь, вы не станете отказываться? Усядемся, и грустные сказанья припомним мы о смерти королей…[10]

Не дожидаясь ответа, мужчина спустился с холма, высоко подняв посох.

Странная птица, подумала Робин. Но ей понравились веселые искорки в его глазах, и вообще дядечка выглядел вполне безобидным. В своем наряде он чем-то напоминал эдакого знахаря, путешествующего из города в город и продающего чудодейственные эликсиры.

Заинтригованная, Робин последовала за ним через дюны. Его лагерь располагался прямо позади нее, на площадке в сорок или пятьдесят футов, окруженной песчаными наносами.

– Добро пожаловать в мои хоромы, – молвил Поппинсак и указал на лежащий рядом спальный мешок. Робин уселась на него, а старик поставил кастрюлю на газовую горелку, предварительно добавив в нее воды из фляжки.

– Да я смотрю, у вас тут есть все удобства, – сказала Робин.

– Притом нет такой мерзости, как ипотеки, налоги, страховки и счета за коммунальные услуги. Бог дал, Поппинсак взял. – Он достал из кармана пальто чайные пакетики, выключил горелку и закинул пакетики в кастрюлю.

– Итак, как же тебя зовут? Пак или Пип?

– Робин.

– О, Робин. Робин, птичка-невеличка без единого яичка. И без петушка. Хотя это, при желании, вполне можно исправить.

Это высказывание повергло ее в шок. Возможно, этот чудак не так уж и безобиден.

– И урожденный висельник порою все ж избегает петли. Слова. Слова – вот страсть Поппинсака. Музыка разума. Двадцать шесть букв[11] – бесчисленное множество миров…

– Я пишу стихи, – сказала Робин, немного расслабившись. – Песни.

Его глаза загорелись:

– Бард?! – Он хлопнул себя по коленям, отчего из его клетчатых штанов в разные стороны полетела пыль. – Мы родственные души. Спой мне песню.

Робин улыбнулась и пожала плечами:

– Я не взяла банджо.

– Так сбегай же за ним скорей и песней мне отплати за этот сладкий чай.

– Действительно, почему бы и нет?

Она встала и побежала в свой лагерь, на ходу поражаясь, как близко друг от друга они, оказывается, спали. Интересно, думала она, знал ли Поппинсак этой ночью, что она спит неподалеку? Если да, то он и не пытался причинить ей вред. Теперь она была рада его обществу.

Какая-никакая, а компания.

Интересно, если бы троллеры все-таки отыскали ее, бросился бы Поппинсак на выручку, размахивая посохом?