– Ты боишься, что тромбонисту грозит то же самое? – допытывался он.

– Возможно, – уклончиво ответил я. – Не знаю.

Мы свернули на Олд-Комптон-стрит, и, увидев голубую мигалку «Скорой», я понял, что опоздал. «Скорая» стояла у входа в клуб, ее задняя дверь была открыта, и, судя по неторопливости, с которой врачи расхаживали вокруг потерпевшего, тот либо почти не пострадал, либо был давно мертв. И я бы не поставил на первый вариант. Разнородная толпа зевак уже собралась вокруг, за ними пристально наблюдала пара добровольцев из Общественной поддержки[20] и знакомый констебль, которого я помнил по Черинг-Кроссу.

– Эй, Парди! – окликнул я его. – Что тут делается?

Парди грузно повернулся. Трудно двигаться иначе, когда на вас бронежилет, поясной ремень под снарягу, остроконечный шлем и портупея, а при себе телескопическая дубинка, рация, наручники, перцовый газовый баллончик, блокнот и сухой паек в виде батончика «Марс». У Филлипа Парди была репутация «вешалки для формы», то есть копа, который ни к каким делам особо не пригоден. Но это как раз радовало – толковый коп мне был сейчас не нужен. Толковые копы задают слишком много вопросов.

– Вызов «Скорой», – ответил Парди, – какой-то парень прямо посреди дороги отдал концы.

– Пойдем глянем? – сказал я, скорее вопросительно, чем утвердительно. Вежливость – полезная вещь.

– Это по вашей части?

– Пока не посмотрю, не узнаю.

Парди хмыкнул и пропустил меня вперед.

Врачи «Скорой» уже укладывали погибшего на каталку. Он был младше меня, темнокожий, с характерным африканским лицом. Либо сам был из Нигерии или Ганы, либо, что вероятнее, из тех краев приехали его родители. Одет он был неплохо: узкие чиносы цвета хаки, шитый на заказ пиджак. Чтобы поставить электроды дефибриллятора, врачи разорвали у него на груди белую хлопковую рубашку, явно дорогую. Его темно-карие глаза были широко раскрыты и абсолютно пусты. Мне не было нужды подходить ближе: если бы мелодия «Тела и души», исходившая от тела, звучала хоть на пару децибелов громче, можно было бы обтянуть его лентой и продавать билеты.

Я спросил у врачей «Скорой» о причине смерти. Они только пожали плечами: внезапная остановка сердца.

– Он что, умер? – спросил Макс у меня за спиной.

– Нет, блин, отдохнуть прилег, – отозвался Джеймс.

Я спросил у Парди, были ли у погибшего при себе документы. Парди в ответ протянул мне бумажник в прозрачном пластиковом конверте.

– Так это ваш случай? – спросил он.

Я кивнул, взял у него конверт и тщательно заполнил документы о передаче ответственности, на случай дальнейшего судебного разбирательства. И только после этого сунул конверт с бумажником в карман.

– Он был один, когда это случилось? – спросил я.

– Я никого не видел, – покачал головой Парди.

– А кто вызвал «Скорую»?

– Не знаю, – ответил он, – может, кто-то с мобильного позвонил.

Вот из-за таких, как Парди, лондонская полиция и славится своим первоклассным сервисом, благодаря чему нам завидует весь цивилизованный мир.

Пока носилки грузили в микроавтобус, Макс позади меня шумно извергал съеденный ужин.

Парди приглядывался к Максу с особым интересом копа, которому предстоит дежурство в ночь на субботу и который жаждет упечь какого-нибудь нетрезвого нарушителя в кутузку на пару часов. А сам бы в этом случае сел в столовой и принялся заполнять соответствующие документы под сэндвич с чайком. Черт бы побрал эту сигнальную ленту, из-за которой доблестный офицер полиции вынужден бездействовать! Я разочаровал Парди, сказав, что позабочусь обо всем сам.

Врачи «Скорой» хотели уже ехать, но я попросил немного подождать. Рисковать я не мог: труп могли перехватить криминалисты до того, как его посмотрит доктор Валид, но нужно было выяснить, играл ли этот парень в «Мистериозо». Из троих добровольцев Дениэл тверже всех держался на ногах.