– Ах, вот оно что! Конечно, знакомо.

Тут же в маме что-то изменилось. Ее спина выпрямилась, в затылке и изгибе шеи чувствовалось напряжение, как у оленя, услышавшего приближение опасности. Дальше беседа, и без того не особо оживленная, вовсе не клеилась.

Наконец, машина свернула в небольшую аллею и остановилась у ажурных кованых ворот, за которыми виднелся старый, добротный дом с верандой. В нем не было ничего лубочного. Внушительный бревенчатый дом в два этажа, из тех, что встречались еще в конце XIX-го века. Вполне приличное родовое гнездо! Странно, но даже не входя внутрь, у меня уже возникло чувство, что мы дома.

Тут же вспомнилось объяснение моего старенького репетитора по английскому, когда он пытался втолковать мне отличие house от home: «Чаще всего люди называют то, что они строят, словом house, а по окончании строительства, когда начинают жить там всей семьей, называют его словом home. Это вполне естественно, т.к. house становится home только потому, что в нем живут близкие люди.»

Вот и здесь я четко почувствовала, что это наш дом. Но, стоп. Если дед в отъезде, а тетя Василиса даже не выбралась на вокзал, кто же нас впустит? Про других родственников мама не упоминала. Или я невнимательно слушала?

– Мааам, а ключ у тебя есть? – озвучил мой немой вопрос братишка. – Как мы в дом войдем?

– А ключ нам не нужен. Смотрите-ка, нас уже встречают! – радостно воскликнула мама и выпорхнула из машины.

Она обнимала какую-то пухлую старушку в белом платочке, целовала ее в щеки, чуть ли не плакала и повторяла: «Захарьевна… Захарьевна… как же я по тебе скучала!» Та отвечала ей охами и ахами, всхлипывая от счастья. Наконец, эта трогательная сцена перешла в стадию затишья, дошла очередь и до нас с братом.

– Какие же у тебя славные детки, Машенька! Радость-то какая!

– Это Кира. Ей 11 лет. – мама приобняла меня за плечи и легонько подтолкнула к уютной старушке, от которой шел легкий сдобный аромат, как от большой аппетитной булки. Ваниль? Корица? Все вместе и что-то еще.

– Иди сюда, красавица моя, – не успела я опомниться, как меня погрузили в сладкое тепло живой сдобы, сильные руки обняли и прижали меня к ситцевому платью в мелкий цветочек. Где-то сверху белел кружевной воротничок, а под ним алела нитка бус. Последовал чмок в макушку и меня отпустили.

– А это Тимофей. Ему 6 лет. – с гордостью произнесла мама, передавая растерявшегося Тимку в руки доброй старушки.

– Дед-то как рад будет! Вылитая его копия! Ты посмотри, те же глаза, тот же высокий лоб!

Тимка, не привыкший к таким фамильярностям, извивался ужом, пытаясь вырваться из цепкого кольца пышных рук. На мэра никто не обращал внимания. Он молча выгрузил наш багаж, поставил его у калитки и, заложив руки за спину, с высоты своего почти двухметрового роста наблюдал сцену встречи. Только тут старушка заметила его присутствие и мгновенно изменилась в лице. Мне даже показалось, что она забыла, как дышать.

– День добрый, Захарьевна! – поприветствовал он ее еле заметным поклоном головы и улыбкой, которую скорее можно было назвать ухмылкой.

Старушка как-то нехотя буркнула в ответ «добрый день» и тут же засуетилась, приглашая нас в дом. Похоже, мэр тут не пользуется особой популярностью. Впрочем, какое нам до него дело.

Наскоро поблагодарив его и попрощавшись, мы поднялись на веранду, где стоял огромный самовар на большом круглом столе. Блеск круглых боков настоящего, не электрического самовара затмевал все вокруг. Он величественно возвышался на хрустящей белизне скатерти, как солист на оперной сцене. Лишь привыкнув к его ослепительному виду, глаза начали замечать массовку чашек, вазочек с вареньем, тарелок со слойкой и пирожками.