– Вы журналист, вы со многими общаетесь – могли и с русскими начать водиться. Вы ведь слывете русофилом! Имя нынешнего посла Российской империи вам наверняка известно. Это какой-то корсиканец.

– Неужто Наполеон Бонапарт? – съехидничал Араго.

Мадам Ревиаль сверкнула лукавыми янтарными глазами:

– Да вы шутник, сударь! Неужто не знаете, кто нынешний посол?

– Конечно знаю, – с таинственным видом прошептал Араго. – Это граф Шарль Андре Поццо ди Борго. А также мне известно, что Великобританию в Париже представляет сэр Чарльз Стюарт, барон де Ротсей, Австрию – герр Франц фон Тугут, Испанию – сеньор Хосе Гутьеррес де ла Конча, Америку – мистер Эдвард Ливингстон, Пруссию – герр Генрих Александр фон Арним… Конечно, лично я с этими господами не знаком, но имена их знаю: ведь я по долгу службы читаю государственные бюллетени.

– Однако к русским, – задумчиво проговорила мадам Ревиаль, – к русским вы особые симпатии испытываете, если судить по вашим статьям… Даже поэтов русских печатаете в очень недурных переводах. Пушкин ваш любимчик, кажется? Видела, видела недавно у вас в «Бульвардье» его стихотворение «Une matinée d’hiver». Как это там… «Hier, t’en souviens-tu? c’éait la chasse-neige…»[73] Мне очень понравилось, право!

– Да неужели вы читаете газеты? – с искренним изумлением вопросил Араго, хотя ему очень хотелось съехидничать и спросить: «Да неужели вы умеете читать?!» Ну да, вид у хорошенькой мадам Ревиаль был самый что ни на есть легкомысленный!

– Да, вообразите, – хихикнула мадам Ревиаль. – Я читаю множество газет и даже хочу попробовать себя в журналистике, чтобы отвлечься от моей печальной участи. Видите ли, мой супруг скончался… – Тут она перехватила взгляд, который Араго устремил на ее розовое платье, и добавила, легкомысленно передернув плечами: – О, это случилось уже пять лет назад, так что не трудитесь выражать соболезнования. Я вышла за него совсем юной! И боюсь, что моя молодость минует бестолково и бессмысленно, если я чем-нибудь не развлекусь.

– А почему это обязательно должна быть журналистика? – глянул вприщур Араго.

– Потому что это авантюра! А я по натуре авантюристка! – гордо объявила мадам Ревиаль. – Стефания говорила, что есть какой-то Лукавый Взор, который вот уже полгода интригует вас и вашу редакцию. Как же это интересно: спрятаться под маской, всех сводить с ума своей таинственностью, глядеть в глаза человеку, который даже не подозревает, кто с ним говорит. Особенно волнующе это для женщины!

«Что бы это значило? – озадачился Араго. – На что она намекает? Сначала я – русофил, потом допрос о российском посольстве, теперь привязалась к Лукавому Взору. А что, если… что, если это она и есть Лукавый Взор?! Тогда было бы понятно, откуда автор загадочного письма, посланного Поццо ди Борго, так много знает о замыслах поляков. И разговоры о российских послах, и намек на мое возможное знакомство с графом… Но откуда автору письма знать про гусара Д.?! Откуда?!»

– Я почти уверен, что это женщина, – медленно произнес Араго, отводя глаза от прищуренных янтарных глаз мадам Ревиаль и рассеянным взором меряя ее фигуру. – Думаю, она хороша собой и знакома со множеством тех ухищрений, которыми милые дамы одурманивают мужчин. Во всяком случае, она настолько свободно рассуждает о видах тканей, фасонах платьев, шляпок и разных там drawers, прошу простить за англицизм[74], что мужчине это просто неподвластно.

Араго уже успел заметить, что у мадам Ревиаль очень выразительные, что называется, говорящие и даже болтливые глаза, и смысл этой веселой болтовни был бы совершенно понятен любому мужчине, даже не столь самоуверенному, как наш герой, однако вдруг ее глаза как бы умолкли, приняв такое напряженно-сосредоточенное выражение, словно мадам Ревиаль пыталась вспомнить нечто прочно забытое. Однако, поскольку невозможно вспомнить то, чего не знаешь, она оставила бесплодные попытки и с обворожительной улыбкой проговорила: