Да, признавалась она себе, она присвоила себе право смеяться над постепенным уходом основных высоких ценностей – философии, оперы, балета, филармонии, чести, совести, нравов, умного управления, мудрых взвешенных решений, глубоких серьезных книг. Над идущим им на смену стадионам, концертам, пляжам, курортам, мобильникам, бесконечным сериалам и детективам. Над мельчанием духовной жизни. Над появлением и распространением мелкого, развлекательного, бездумного, сытого. И если в жизни человека все больший удельный вес занимают сытость, беспечность, удовольствия, поверхностность, обеспеченность, безопасность, то ей ничего не остается другого, как все эти процессы и явления хвалить и поощрять! В этом ее ирония! В этом ее смех. И не только в этом. Больше всего в ней любви к отечеству, а его защита и процветание – ее первая и важнейшая задача.

Эти свойства определили ее жизненный путь, а любовь к людям и родной земле – ее долг. Положить свои способности служению людям для нее было таким же естественным занятием, как для пчелы делать мед, а для мужчины содержать семью.

Дом Яны состоял из двух этажей и чердака: окна первого этажа, там, где кухня, гостиная и терраса, выходили как бы в настоящее: одни на улицу и текущие события, другие в сад; окна второго этажа, где была ее спальня, выходили словно в прошлое, – видения и картины былого текли у нее перед глазами, когда она глядела в окно или закрывала глаза, прежде чем уснуть; раньше здесь жили родители, это была их комната; а два окна чердака, где находится сейчас ее рабочая комната и где прошло ее детство, глядели как бы в будущее, – любила она сидеть у этих окон и устремляться зачарованными глазами в даль. Иногда ей удавалось заглянуть далеко в будущее…Хотя, что такое будущее? Чаще всего это кладезь еще не совершенных ошибок…Но там же находятся все цели, все планы и ожидания…

Со двора, со стороны сада, к дому вплотную примыкала небольшая кирпичная пристройка с двумя маленькими узкими оконцами по обе стороны двора. В этой пристройке находилась лаборатория. В нее можно попасть из дома, через дверцу на кухне, и со стороны сада. Обычно дверца прикрыта кухонным шкафом на колесиках и легко сдвигается в сторону, если надо пойти в лабораторию. Дверь же со стороны сада почти не видна из-за мощно разросшегося плюща. Есть и третий выход из тайной лаборатории на случай взрыва или блокировки дверей, но говорить о нем здесь неуместно.

Лаборатория досталась ей по наследству от отца, академика АН Российска. Тут он до самой смерти экспериментировал с напитками для родственников. Теперь она здесь экспериментирует; здесь она думает и создает свои теории и пытается их проверить в опытах. Лаборатория нужна. Она такой же необходимый объект в доме образованного, интеллигентного человека, как корова во дворе у крестьянина…

Когда Яна проснулась, солнечные лучи играли на стенах спальни, отражались в стеклянной вазе на комоде, лежали на деревянном полу, сочились сквозь неплотные жалюзи. Ей сразу стало весело и легко на душе. Она любила свет! Обожала солнце!

Яна вспомнила сон. Ей снились родители. Они ей часто снились, она скучала по ним. Мама, доктор психологии, была ее лучшей подругой, она не только разговаривала с ней на любые темы, но и руководила так тонко, что Яна ничего не замечала, будучи еще неопытной и доверчивой. Но мама делала на нее свою ставку; известно, что не смог сделать из себя, хочется сделать из других. Но что она желала для любимой Яночки? Кем хотела видеть ее в будущем? Это было удивительно, но она не видела в дочери ни учительницу, ни врача, ни геолога, – все самые престижные профессии ее собственной молодости, нет, она взращивала в ней "внутренний мир", в первую очередь, заботясь о том, чтобы в него не попала всякая фальшь, дешевка, мелочь, подделка. В беспощадном разоблачении и высмеивании всего фальшивого, мелкого состояла ее борьба за ее "внутренний мир". Она, таким образом, одевала ее душу в броню. Это было особенно важно, так как Яна росла доброй, любознательной, доверчивой и пылкой, – легкая добыча для проходимцев и собственных иллюзий.